Вы. Мы. Они. Истории из обычной необычной жизни

Год спустя после презентации памятника это была по-прежнему тихая улица одесских дачных пригородов, где не так часто чавкали даже машины. А тут… Тихий ужас громких звуков. Барабанный бой с несанкционированной трубой! Я быстро оставил вчерашний клюквенный морс с чаем и местной минеральной водой «Куяльник» в туалете, обочкарился и тревожно распахнул занавески.

Окна моей комнаты на втором этаже Фиминой дачи как раз выходили на спину супруга товарища Крупской.

Однако в настоящий момент обитателям дачи было совсем не до Владимира Ильича в Разливе. Перед дачей, вернее, перед забором стоял отряд пионеров с хрипящим горном и пожилым барабаном, плюс очень хорошенькая молодая девушка с красным галстуком, отделявшим загорелое лицо от красивой груди, и Лева, известный одесский хохмач, дальний родственник Фиминой жены.

– Товарищ Раппопорт, не зачинайте калитку, советские пионеры хочут присягнуть бриллиантовому уму и золотой усидчивости дедушки Ленина.

Позже выяснилось, что Лева за червончик уговорил начальника близлежащего пионерлагеря провести линейку с горном и барабаном у некого «истерического» памятника.

Семья Фимы с юмором была на «ты» и ноздрями мух не ловила. Глава клана начал торговаться по поводу левых пионеров без флага, попросил девушку подержать на руках кошку и крикнул «племяннику-студенту» из Москвы спуститься вниз, чтобы успокоить волнующуюся у пионервожатой Вагинку.

Так как согласно религиозной традиции (бар-мицва – тринадцатый день рождения) я стал взрослым два года назад, Фима в эти каникулы активно занимался моим сексуальным образованием, решив, что пора от теории перейти к практике. За несколько дней до пионерской линейки жарким одесским вечером дядя подвел ко мне слегка набульканную коньяком Лору Зильберштейн. Последняя, видимо, получив соответствующие установки, взяла меня на живое, затем, не выпуская его из рук, вывела в соседнюю комнату, быстро раздела и заплетающимся романтическим языком прошептала: «Ингеле [“мой мальчик”, идиш], дарю тебе минуту любви». Когда все встало на свои места, я понял, что от меня требуется и пришел к финишу с опережением графика на сорок пять секунд.

Но пионервожатая, в отличие от Лоры, была просто юной богиней. Лева уже строил линейку вокруг бриллиантовых внутренностей Ильича, его жена угощала пионеров мацой с шоколадом, когда, подняв на меня опахало из ресниц, она сказала: «А ты в каком институте?»

Одесский ступор обычно продолжается одну сотую секунды. «Биофак МГУ!» – с гордостью наврал я, становясь участником беспроигрышной лотереи: где одесский пионерлагерь, а где биофак Московского государственного университета?

– Как здорово! Наконец-то я встретила здесь хоть одного москвича. А я с педагогического. Давай знакомиться: Маша. Я здесь на практике.

Между тем около дома начала собираться толпа любопытных, которые по местной привычке переговаривались громко и со всеми, включая соседей через забор.

Слегка шепелявая горничная Нона, приняв позу прачки, поддерживала диалог с народом:

– Шо? Хому-то из маромоев не прихленулся вошь нашегхо и загхранпролетариата?

Часа через два линейка заканчивалась уже общим весельем. Дети и какие-то непонятные люди танцевали фрейлехс вокруг Владимира Ильича, Лева и Фима пили водку и братались с общедоступными местами соседки Фаи. Мы с Машей договорились после отбоя пойти погулять по моему любимому городу, а потом посидеть около моря.

…Романтика и гормоны в этом возрасте живут душа в душу. На второй вечер посиделок у моря мы сделали это безо всяких сопротивлений сторон. Два москвича вдали от родного города. Практически два студента, хотя на самом деле один. Но разве это важно, когда любишь? Мы валялись на Фиминых пледах под ночным небом великой Одессы, читали друг другу Пушкина и Евтушенко, болтали о биологии и «Битлах», смеялись над одесскими шутками и говорком и постоянно целовались.

Я рассказывал, что кошку назвали Вагинкой в честь покойного прадедушки Целестина Моисеевича, главного гинеколога Одессы, и мы опять обнимались под звуки накатывающих волн. Машины три смены в лагере стали моими лучшими, хоть и последними школьными каникулами. Любовь – величайший подарок Создателя…

…На уроке истории я сидел за вторым столом, когда в конце сентября открылась дверь, и в класс вошла завуч с… Машей.

Фразу завуча «Ребята, у вас на месяц практикант педагогического института Мария Борисовна» я уже дослушивал под наглухо закрытой до пола с внешней стороны партой советского образца.

Маша начала знакомиться с учениками по алфавитному списку из журнала, зачитывая имена вслух. Мою фамилию она произносила три раза. Каждый раз все тише и тише. Потом выскочила в коридор. Через полчаса меня вызвали к директору. Я все отрицал, Маша плакала. Директриса говорила о комсомоле, о том, что мне только что исполнилось шестнадцать, а значит ТОГДА было еще пятнадцать, и что она обязана поставить в известность институт с прокуратурой, и задавала вопросы о том, кто нас свел.