Надежда собралась навестить родственников в Волгограде. Ехал и я. Так мы оказались в одном поезде, купе на двоих – СВ. Сидели за крошечным столиком друг напротив друга. Смотрели в окно на белого камня государственный мормонский храм со шпилем в виде вершины Матерхорна, заменившей после реформы трубящего ангела. 26-й век обновленного календаря, не от рождения Христа. Проводник внес табло голосования. Ежедневно, год назад – еще еженедельно, уступка оппозиции, плебисцитом мы подтверждали полномочия народного диктатора – прямая демократия в действии, надоевшая процедура. Диктатор и элита старались для нас. Пусть работают. Для подтверждения выбора on line мы отправили отпечаток пальца, скан сетчатки глаза и МРТ мозга. Табло убрали, принесли чай.
Я снова не решался коснуться ее: синие жилки бились под тонкой кожей. Карие глаза вспыхнули. Ее кисть легла поверх моей. Дрожь, трепет, легкая пульсация проникли в мои мышцы, сила обволакивающей расслабленности ударила в голени. Я сжал бедра. Соединиться, раствориться в ней. Сверкнула мысль: мы вдвоем в купе, неужели меня одарят четвертой за пять лет близостью? Надежда похлопала влажной ладошкой и отвлекла внимание на пронесшийся мимо космодром с разлетавшимися серебряными капсулами. Поезд вошел в аэродинамический тоннель. В кромешной темноте я продвинул руку к ее худому предплечью, стараясь не опрокинуть подстаканники. Шелк рукава туники щекотал волосы. Желание возбуждало до экстаза и парализовало, будто нет брака, ребенка, двухсот девушек за кормой.
Мы выныриваем из темноты, опять ныряем. Бешенная скорость. Невозможно смотреть в окно. Полосы света ложатся на наши лица. Отвлекающий экран на стене с гибкими телами, танцующими “химию”. Обволакивающая техно музыка. Сладко, тепло, дискомфорт нереализации, взрывающий удобств всех чувств, кроме одного. Вот о чем я хотела с тобой переговорить. О чем же? Дело серьезное. Как всегда. О нас? Нет. Желание падает, саднит, злится. О твоем муже или моей жене? О моей ответственности перед растущей дочерью? О моей ответственности перед моей растущей, от первого брака, дочерью. Что с ней? Мы приехали в Москву. Она закончила школу. В последних классах занималась с репетиторами. Я поместила на ранжированный факультет высоко котированного университета. Ты преподаешь в университете? Уже нет. С пубертатного возраста ее несло. И сейчас она не может остановиться. Синтетика. У нее открыт пах. Я никогда не проверяла ей пах, локти-то были чисты. Я не думала, что надо проверять пах, когда супернанотехнологии, мы качаем газ с Юпитера. Меня душило раздражение, прорывавшееся насмешкой: именно, когда мы транспортируем газ с Юпитера, и надо периодически проверять паховые складки девушек на предмет наркотических инъекций. Ты издеваешься или говоришь как врач? Я говорю как издевающийся врач. Есть еще “пластилин”, его вводят прямо во влагалище, безинъекционно. В теперь розовых глазах Нади сверкнули слезы. Рука ее дрожала. Мне не хотелось лезть под рукавом в ее подмышечную впадину.
Короче, Агриппина, Гриша пропала. Я не знаю ни о какой дурной компании. Не знаю, где она набралась этой гадости. Она одна. Я как-то просмотрела ее. Трагическая гибель мужа, ее отца. Связь с тобой. Конечно же, я виноват! Она видела меня мельком один раз пять лет назад, когда внезапно приехала утром. Плечи Надежды содрогнулись в рыданиях. Тебе не понять. Я – мать. Гриша – единственный ребенок. Я покончила бы с собой, отдала бы за нее жизнь, если бы она бросила все это. Ты не видел, эти страшные ее глаза, когда она курит “фужер”. Ей ничего не нужно: ни учеба, ни универ, ни друзья, ни я, ничто. Только – колоться пить или курить. Она почти ничего не ест. Ужасно похудела. Не спит. Сидит ночами на балконе и курит, курит. В левой руке сигарета, правая лежит на клиторе. Бесится, что не может бросить. Она хочет! Тушит сигареты о руки. Ты бы видел ее кисти!.. Чего ты хочешь от меня?!
Надежда высвободила руку, сделала движение в коридор. Желание ослепило меня. Я сжал ее
27