Выбор и путь. Заметки о современной прозе

Так о чем же роман не в конкретно-исто­рической, а в философской его части? В чем же суть развернутой, многостраничной притчи? Кажется, Дата Туташхиа не пропу­стил ни одного возможного ответа на воп­росы, волновавшие его всю жизнь.

Он выбирал — в каждом случае созна­тельно и обдуманно, исходя из требований высокой нравственности — свою линию по­ведения, свой способ участия в человече­ских делах. И убеждался, что за первым же житейским углом ждет его какая-нибудь неожиданность, на которые так богата реальная жизнь, что люди и обстоятельства не хотят соответствовать выработанным заранее меркам.

Понял благородный абраг и то, что даже самый верный выбор своей позиции в жиз­ни, в сфере морали еще не гарантирует ни душевной гармонии, ни эффективности усилий в борьбе со злом, что борьба эта не может прерваться и на мгновение. И, как в его собственном случае, оказаться тщет­ной из-за самого порядка вещей в самодер­жавном государстве и его обществе.

Как это трудно — сделать нравственный выбор, поистине достойный человека! И как это мало, если говорить о преобразовании действительности, созидании подлинной лич­ности...

Если еще и еще раз присмотреться к ро­ману «Дата Туташхиа», поневоле придешь к выводу, что по самой своей внутренней структуре он скептичен по отношению к проблеме выбора. Герой романа множество раз меняет, пробует, выбирает то или иное отношение к миру, к человеку, но ни разу эта определенность не приносит ему удов­летворения, не помогает решить духовных проблем мятущегося абрага. Его предназна­чение — искать истину, и один ее вариант вряд ли способен утолить этот духовный голод.

На пути Даты есть все — и розы, и тер­нии, нет только остановки и успокоения.

Люди оказались неспособны понять, оце­нить, взять в свой духовный арсенал неисто­вое горение, высоту духовной устремленно­сти благородного абрага? Роман вовсе не подходит к таким прямолинейным утверж­дениям. Это, напомним еще раз, притча с понятными условностями жанра. Притча, помимо всего прочего, представляющая в концентрированном виде людскую алчность, бездушие, презрение к слабым, пресмыка­тельство перед сильным, злобу — все то, чего не должно быть в жизни, достойной человека, в жизни, которую он, безусловно, заслужил, в жизни, путь к которой помо­гают проложить и самоотверженные идеа­листы, подобные Дате Туташхиа.

Пафос таких романов принято называть трудным. Но он способен найти благодар­ный отклик у современного читателя, прояв­ляющего интерес к масштабным бытийным проблемам.

Наверное, широкое обращение к большим философским категориям не обходится в грузинской прозе без издержек. Может возникнуть известная перенасыщенность текста серьезными понятиями, существую­щими уже словно бы отдельно, отстраненно от конкретной человеческой психологии. Но сама интенсивность существования в современной литературе духовных и нрав­ственных ценностей — примечательное и симптоматичное явление.

Трудно представить Бачану Рамишвили вне соединения с миром общечеловеческой нравственности, вне мировоззренческих споров, которые он ведет и с соседом по больничной палате, священником Иорамом, и с самим собой. Его сознание никогда не дремлет. Здесь вовсе не обязательны оше­ломляющие философские открытия. И все же не стоит просто так, на веру принимать эту простоту... В беседе с автором этих строк Н. Думбадзе высказал соображение, особенно его подчеркнув, что писать труд­ные, сложные вещи бывает легко, а простые необыкновенно трудно. Он говорил, что ча­сто какая-то мысль кажется ясной и почти примитивной, когда она доказана, когда на эти доказательства потрачены чьи-то огром­ные усилия.

Такую точку зрения тоже нужно иметь в виду.

Бачана — человек наших дней, его раз­думья о тех, кто-стремился к истине задол­го до него, неотделимы от общих размыш­лений об окружающем, о содержании и направленности повседневных поступков. Его борьба с дельцами и взяточниками, его — для такого человека — нормальная деятельность писателя и редактора респуб­ликанской газеты имеет и чисто практиче­ский, и нравственный смысл.

Обращаясь к опыту предшествующих по­колений для ответа на многие животрепе­щущие этические вопросы, грузинская про­за, насколько можно судить, избегает по­верхностной актуализации истории. Между прошлым, нынешним и будущим устанавли­ваются органичные связи — таков характер мировосприятия, продемонстрированный пи­сателями Грузии в произведениях и на со­временную, и на историческую тему.

Уже упоминалось имя романиста. Отара Чиладзе. Подчеркнем: романиста. Ибо имен­но романы «Шел по дороге человек» и поя­вившийся совсем недавно «И всякий, кто встретится со мной...» заставили говорить о заметном имени в нашей современной лите­ратуре.