Выбор оружия

– Спасибо, сержант, за своевременную информацию. – Бледнолицый радушно пожал сержанту Ламете руку, и Белосельцев уловил на его лице едва заметную гримасу брезгливости. Сержант тряс белую руку своей черной костистой лапой, смотрел злыми рубиновыми глазами собаки, у которой отнимают добычу.

Они сели в джип, впереди водитель и Бледнолицый в панаме, на заднем сиденье Белосельцев, окруженный охраной, и в кормовом отсеке гранатометчики, выставив трубы, заряженные корнеплодами гранат.

Мчались по трассе, в стеклянных жарких вихрях, мимо выгоревших обочин, термитников, понурого мелколесья. И нельзя было думать о том, чтобы на ходу выскочить из машины и скрыться в лесу. С обеих сторон его сжимали крепкие плечи охраны. Машина с воем неслась, и его возбуждение и надежда сменились покорным ожиданием и смирением.

Лес кончился, и открылась белесая, изнывающая от жара равнина, в которую нельзя было убежать и укрыться среди чахлых колючих травинок. Машина встала. Бледнолицый стал вглядываться в серое, со стеклянными миражами шоссе, на котором, размытая, приподнятая слоистым воздухом над асфальтом, темнела другая машина. Джип медленно тронулся, сокращая дистанцию. Автоматчики напряглись, выставили наружу стволы. Гранатометчики повернули вперед свои заостренные трубы.

– Выходим, – приказал Бледнолицый, когда джип застыл у обочины. – Пожалуйста, руки за спину. – Он вынул пистолет, пропуская Белосельцева вперед.

От дальней машины отделились две тени, двинулись им навстречу. Белосельцев всматривался в их мутные, омытые жаром очертания. Его передавали по цепочке, из рук в руки, чтобы доставить на какой-нибудь скрытый аэродром, где приземляются легкие самолеты ЮАР. В таком самолете он пролетит над Ресано-Гарсиа, опустится на военную базу, где сегодня же ночью его ожидает допрос.

Он шел по горячему асфальту, глядя, как выплывают из расплавленного воздуха двое идущих навстречу. И еще издали, не различая лиц, а только улавливая общие контуры, силуэты, пугаясь ошибиться, задохнувшись от невозможного, узнал Соломао и Маквиллена. Это были они. Впереди шел Маквиллен, в белом костюме, заложив руки за спину, нетвердой, изнуренной походкой. Следом Соломао, темный, упругий, покачиваясь в поясе, подпирая сзади Маквиллена, должно быть, стволом пистолета.

Они поравнялись. Задержались на миг. Белосельцев жадно осмотрел Маквиллена. Тот похудел, с синими подглазьями, с обвисшими порыжевшими усами, рыжеватой щетиной. Постарел и осунулся. Глаза его, синие, немигающие, смотрели на Белосельцева. В этом взгляде не было радости и изумления. Не было ненависти. Не было свойственной Маквиллену иронии и веселья. А было нечто, связанное с новым, обретенным в мучениях знанием. Как и у него, Белосельцева. Каждый из них был обязан своей жизнью другому. Оставался жить постольку, поскольку был жив другой. И эта зависимость друг от друга делала их близнецами. Где бы ни находился один, другой будет чувствовать его радость или страдание. И смерть одного вызовет моментальную смерть другого.

Они смотрели меньше секунды. Прошли, едва не коснувшись плечами. Маквиллена поспешно заслонил Бледнолицый, стал уводить по шоссе, туда, где напряженно и взвинченно ожидала охрана. Соломао потянул за рукав Белосельцева, заторопил, прикрывая сзади. Подошли к машине, где рядом с водителем сидел пулеметчик, а по обочинам солдаты держали под прицелом дорогу.

– Быстрей!.. – торопил Соломао. Плюхнулись на сиденье. Охрана вскочила. Военная машина развернулась и с воем ввинтилась в пространство.

– Виктор, брат!.. – обнял его Соломао.

Глава двадцать третья