Выбор оружия

Он ненавидел Африку. Проклинал ее, желал ей погибели, вечного гниения, непрерывных войн, трупного распада и тления. Безысходного пребывания в неолите, среди черных химер и демонов, духов похоти и вражды, подземных обитателей тьмы, которые несчетно рождаются в ядовитых толщах проклятого континента. Рвутся наружу под звуки бесовских тамтамов, в размалеванных масках, в ритуальных надрезах, в амулетах из костей и ракушек. Наполняют кошмарами сны человечества. Поливают белую расу раскаленной зловонной спермой. Превращают белых мужчин в похотливых жадных животных, а белых женщин в ненасытных игривых самок. Рвут на части их музыку. Покрывают разноцветной слизью их картины. Вторгаются в их мечты о небесном рае ядовитыми бредами о свальном грехе и Содоме. Он ненавидел Африку, отделял ее стенами от других континентов, обволакивал колючей проволокой, минировал ее кромки, навешивал над ней группировки космических спутников, поливал ее сверху напалмом, посылал эскадрильи самолетов, превращая ее пустыни и джунгли в пожары и взрывы.

Этот приступ ненависти был как помешательство, накатившее на него из саванны, где начинали верещать незримые насекомые и какая-то птица уныло, через равные промежутки, печально стенала и ухала. Очнулся, когда рука ощутила влажное прохладное прикосновение. Маленькая лягушка проникла в его темницу, прыгнула на запястье, грелась его теплом. Приходя в себя, он был благодарен крохотной твари за то, что не заметила его сумасшествия, доверчиво приникла к нему. Лежал, глядя, как светлячок мягко летает снаружи, выписывает в сумраке прозрачный зеленоватый рисунок.

Приступ ненависти обессилил его, сделал плоским, как высохшая, раздавленная на асфальте собака. Было темно, звездно. Туманные звезды, похожие на колючие, лучистые семена, качались над его головой в клетчатой кровле. Он смотрел на бархатно-смуглое небо, на мерцание и дыхание светил. В небесах была женщина, длинная, гибкая, словно дуга. Изогнулась, упираясь в горизонт тонкими стопами. Вознесла ввысь выпуклые колени, широкие бедра, округлый живот. Нависала длинными, фиолетовыми, как сливы, грудями. Опрокинула к горизонту длинные гибкие руки, касаясь земли тонкими пальцами. Смотрела темным, глазастым, с мягкими губами лицом. Влажно мерцала, окутанная туманом, слюдяными вспышками, лучистой пыльцой. Белосельцев тянулся к ней. Просовывал сквозь колья исхудавшие руки. Касался одной ладонью ее теплого кольчатого лобка. Прижимал другую ладонь к прохладной, с крепкими сосками груди, словно на ладонь к нему лег сочный глазированный плод. Стоял на коленях, воздев руки к женщине, поддерживая ее, словно небесный, усыпанный звездами свод. Женщина была Марией. Женщина была Африкой. Наделяла его своими таинственными силами жизни, туманными соками, которые тихо текли сквозь его запястья из млечных сосцов, из сокровенного дышащего лона. Мускулы его расправлялись. Кости наполнялись силой и крепостью. Глаза, подернутые влажной пленкой, восхищенно смотрели на черную, во все африканское небо женщину.

Утром его разбудили команды, крики, топотание ног. У казармы выстраивались шеренги, толпились люди, сбегались со всех сторон, занимая место в строю. Звучали барабаны и рыкающие, рыдающие жестяные трубы. Толпа колыхнулась, отломилась от стен казармы, неровным строем стала приближаться, колыхая автоматами, длинными, похожими на цепы палками, разношерстая, полувоенная, в камуфляже и пестрых рубахах. Белосельцев затравленно смотрел на толпу, чувствуя, что она накатывается сюда, на край пустыря, где располагалась тюрьма, и ее рыкание, стук, летящая к солнцу пыль направлены на него, несут ему беду и страдание.

Остановились, выравнивались, образуя полукруг. Топотали под окрики командиров, укладывая на плечи палки и автоматы. Пыль из-под их ног летела сквозь клетку, и казалось, они ногами гасят дымящую землю.

На пороге казармы возник красный берет сержанта. Командир мятежников приближался, сопровождаемый свитой, и, когда он приблизился, ряды повстанцев огласились криками радости, в воздух взметнулись автоматы и палки. Земля под ногами задымила сильней, и Белосельцев чувствовал губами пролетающую сквозь колья пыль.

Сержант Ламета подошел к клетке, в которой понуро, как маленькая, похудевшая от недугов свинка, прятался Грей. Что-то насмешливо говорил, указывал длинным пальцем, выворачивал кувшинообразные губы. Сопровождавшая его охрана смеялась, тоже показывала на Грея пальцами, плевала сквозь колья.

Сержант подошел к Белосельцеву. Было желание отступить в дальний угол, уклониться от воспаленных глаз, кислого запаха, маслянистой, дырчатой кожи. Но он остался стоять, выдерживая долгий ленивый взгляд сержанта. Широкие неповоротливые губы зашевелились, из них пролились густые, тягучие, как клей, слова:

– Сегодня мы убьем того, кто убивал наших людей. – Он кивнул в сторону клетки, где сидел черный пленный. – А завтра убьем тебя, который помогал ему убивать… Смотри, как завтра мы будем тебя убивать… Не ешь и не пей на ночь, тогда проживешь дольше…