Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)

Значит, Линтер не хотел, чтобы мы с этим местом что-то делали, а я хотела, чтобы мы сделали с ним все, что можно. Корабль – вместе со всеми Разумами, которые помогали ему принимать решение, – вероятно, склонялся к позиции Линтера, а не к моей, но именно по этой причине Линтер и не должен был оставаться. Он же будет тут бомбой с часовым механизмом, поставленным неизвестно на какое время, бомбой, заложенной на земле, которая, вероятно, станет площадкой для чистого эксперимента; этакий грязный подарочек, который в любой момент готов загейзенбергить все вокруг.

В тот момент я больше ничего не могла сделать с Линтером. Пусть подумает о том, что я сказала. Может быть, узнав, что не только корабль считает его поведение глупым и эгоистичным, он задумается.

Я попросила его покатать меня по Парижу в его «роллс-ройсе», потом мы поели – великолепно поели – на Монмартре и закончили путешествие на левом берегу прогулкой по лабиринту улочек и опробованием без счета вин и напитков покрепче. У меня был забронирован номер в «Георге V», но я в ту ночь осталась с Линтером, потому что это казалось самым естественным (в особенности если ты подшофе), к тому же я давно никого не обнимала по ночам.

На следующее утро, прежде чем мне отправиться в Берлин, мы оба продемонстрировали должное смущение и расстались друзьями.

3.3. Остановленное развитие

В самом представлении о большом городе есть нечто, являющееся основополагающим для понимания такой планеты, как Земля, а в особенности для понимания той части существовавшей тогда групп-цивилизации[13], которая называла себя Западом. Это представление, на мой взгляд, получило свой зримый апофеоз в Берлине, во времена Стены.

Возможно, я переживаю нечто вроде потрясения, когда затрагиваются мои глубинные чувства; даже в зрелом возрасте я не уверена, но должна признать: то, что вспоминается мне о Берлине, не укладывается ни в какую нормальную хронологическую последовательность. Мое единственное извинение – в том, что и сам Берлин был каким-то ненормальным (и в то же время таким причудливо репрезентативным), он был нереальным; временами жутковатым карикатурным миром, который во многом являлся частью реального мира (мира реальной политики), такой кристаллизацией всего, что этим людям удалось создать, разрушить, восстановить, осудить и обожествить в их истории, что он победно превосходил все, примером чего являлся, и обрел уникальный (хотя при этом и многогранный) собственный смысл; сумма, ответ, декларация, каких ни один другой город в здравом уме не пожелал бы для себя. Я сказала, что нас на Земле более всего интересовало искусство; что ж, Берлин был шедевром этой планеты и мог потягаться с самим кораблем.

Я помню, как бродила по городу днями и вечерами, видела здания, на стенах которых оставались щербины от пуль, хотя война кончилась тридцать два года назад. Освещенные, полные людей и в остальном совершенно обычные офисные здания имели такой вид, будто их отпескоструили песчинками размером с теннисный мяч каждая; полицейские участки, жилые дома, церкви, ограды парков, сами тротуары несли на себе все те же стигматы древнего насилия, отметину металла на камне.

Я могла читать эти стены; реконструировать по обломкам события того дня, или вечера, или часа, или всего нескольких минут. Здесь прошлась автоматная очередь, оставила щербины легкая артиллерия, словно камень был проеден кислотой, а более тяжелые орудия оставили следы, похожие на след альпенштока во льду; здесь отметины от мин и кинетического оружия (дыры заделаны кирпичом) – многочисленные кратеры рваных дыр на камне; здесь взорвалась граната, повсюду следы осколков, неглубокие ямки в тротуаре, железный град, прошедший по стене (впрочем, иногда попадался нетронутый с одной стороны камень, словно тень шрапнели, – вероятно, тут лежал солдат, за миг до смерти запечатлевший свой образ на камне города).

В одном месте (на арке железнодорожного моста) все отметины имели сильный наклон: они высекли полосу с одной стороны, избороздили мостовую, потом отрикошетили на другую сторону арки. Я замерла в недоумении, а потом поняла, что три десятилетия назад здесь присел какой-то красноармеец, вызвав на себя огонь из здания по другую сторону улицы… Я повернулась и даже увидела, из какого окна…