Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)

Я проехала по западной части разделенного метро из одного конца Западного Берлина в другой – со станции «Халлешес-Тор» до «Тегеля». На Фридрихштрассе можно было выйти из поезда и пройти в Восточный Берлин, но другие станции, находящиеся в восточном секторе, были закрыты; охранники с автоматами стояли, провожая взглядами поезд, мчащийся по пустынным станциям; эту киношную сцену освещал призрачно-синий свет, и в кильватере промчавшегося поезда метались древние бумажки, а отошедшие уголки старых постеров, все еще приклеенных к стенам, трепыхались в воздушном потоке. Мне пришлось проделать это путешествие дважды – я хотела убедиться, что не выдумала все это; у других пассажиров был скучающий и зомбированный вид, как это полагается пассажирам метро.

Временами в самом городе было что-то от этой пугающей призрачной пустоты. Хотя Западный Берлин был надежно закрыт, он оставался большим, тут было множество парков, деревьев и озер (больше, чем в большинстве городов), и это вкупе с тем фактом, что город ежегодно покидали десятки тысяч человек (несмотря на все субсидии и налоговые послабления, которыми их убеждали остаться), означало, что капиталистическая активность была здесь такого же высокого уровня, который моментально чувствовался в Лондоне и давал знать о себе в Париже. Однако интенсивность ее была значительно ниже; здесь просто не было того давления, что заставляет строить и перестраивать. А потому город был полон незаселенных зданий и широких пустырей; места прежних бомбежек, руины смотрели пустыми глазницами окон из-под рухнувших крыш, словно громадные брошенные корабли, плывущие по воле течений в саргассовых морях. Рядом с элегантной Курфюрстендамм это узаконенное разрушение и заброшенность становились таким же произведением искусства, как и причудливо побитая колокольня мемориальной церкви кайзера Вильгельма, торчащая на одном из концов К-дамм, словно беседка в конце аллейки.

Даже две железнодорожные системы вносили свой вклад в ощущение нереальности, вызываемое городом, ощущение непрерывного перехода из одного континуума в другой. Нет, Запад не заправлял всем на своей стороне, а Восток всем – на своей; Востоку принадлежала наземная железная дорога на обеих сторонах; поезда метро ходили по призрачным, пустым станциям на Востоке, а у наземки были свои полуразрушенные, поросшие сорняками станции на Западе. Ни та ни другая дорога не обращала внимания на стену – наземка пересекала ее по мосту, а метро – под землей. Метро нередко выходило на поверхность, а наземка ныряла в туннель. Скажу больше: даже двухэтажные автобусы и двухэтажные вагоны железной дороги усиливали это ощущение многослойной реальности. В таком месте, как Берлин, идея обернуть Рейхстаг, словно посылку, вовсе не выглядела безумной – не больше, чем сам город[14].

Один раз я прошла по Фридрихштрассе и раз – через КПП «Чарли» в Восточную зону. Конечно, и здесь были места, где время словно остановилось, и многие здания и знаки имели такой вид, словно патина пыли начала откладываться на них более тридцати лет назад и с тех пор никто к ним не подходил. На Востоке имелись магазины, продававшие товары только за иностранную валюту. Они почему-то казались ненастоящими магазинами; возникало ощущение, будто сомнительный предприниматель из выродившегося полусоциалистического будущего попытался сымитировать капиталистические магазины второй половины двадцатого века, но ему не хватило воображения.

Нет, не убедительно. Меня это не убеждало. Я была к тому же немного потрясена. Неужели этот фарс, эта скучная интермедия, эта жалкая, неудачная попытка подражать Западу – лучшее, что местные жители могут выжать из социализма? Может быть, в них был какой-то основополагающий дефект – такой глубокий, что даже корабль еще не засек его, генетический изъян, не позволявший жить и работать вместе иначе как под воздействием внешнего принуждения; они никогда не прекратят драться, не прекратят жутких, отвратительных, кровавых побоищ.

Это чувство прошло. Ничто не говорило о том, что это не краткая и – на столь ранней стадии – вполне объяснимая аберрация. Их история не так уж далеко отклонилась от основного направления, они проходили путем тысяч других цивилизаций, и нет сомнения, что в далеком детстве каждой из них у любого порядочного, трезвого, разумного и гуманистически настроенного наблюдателя были тысячи поводов взвыть от отчаяния.

По иронии судьбы в этой так называемой коммунистической столице люди сильно интересовались деньгами; в Восточном Берлине ко мне подходили десятки человек и спрашивали, не хочу ли я поменять валюту. «Это качественный или количественный обмен?» – спрашивала я (в ответ – смущенные взгляды). «Деньги – признак нищеты», – отвечала я цитатой. Черт возьми, эти слова нужно было бы вырезать в камне над входом в шлюз каждого ЭКК.

Я пробыла на Востоке месяц, посмотрела все достопримечательности, ходила пешком, ездила на машине, на поезде, на автобусе по городу, плавала на кораблике и купалась в Хафеле, проехала по лесам Шпандау и Грюневальда.