Выбор Саввы, или Антропософия по-русски

Первым делом молодая жена принялась освобождать жизненное пространство теперь уже их совместной комнаты от ненужных, на ее взгляд, предметов. Ликвидация излишков производилась без предварительных уведомлений с ее стороны. При этом, надо отдать ей долж ное, она успевала педантично ухаживать за не одобрившей ее появления в жизни внука новоиспеченной лежачей родственницей. При виде ее фигуры в дверном проеме своей комнаты Валентина Семеновна всякий раз поджимала губы, отворачивала лицо к стене и сухо спрашивала: «Где Савва?» – хотя прекрасно знала, что он либо читает студентам лекции, либо дежурит в больнице. В скором времени сильная духом Ба поднялась на ноги и вернулась к полноценной жизни.

У Саввы оставались от деда три глубоко любимые памятные вещи: обтянутое коричневой кожей кресло с латунными резными кнопками по овальным краям, старинный серебряный подстаканник с литым дном и продолговатая тяжеловесная пепельница, выдолбленная из дубового сучка, лет ста пятидесяти от роду, отполированная пальцами дедовских пращуров и самого деда до лакированного блеска. Видавшая виды пепельница за время эксплуатации снаружи-то отполировалась, а вот нутро ее, каждой извилиной навеки вобравшее табачный дух, источало прямо-таки термоядерный аромат; но от этого любовь к ней Саввы с годами только крепла. Когда не клеился какой-нибудь стих или не поддавался назначенному им лечению сложный пациент, он прибегал одновременно к трем излюбленным предметам. Углубившись в дедово кресло, проводя подушечкой большого пальца по мелкому изразцу ручки подстаканника, отхлебывал дымящийся чай, смачно закуривал и свободной рукой автоматически тянулся за пепельницей, в желании придвинуть ее поближе. Три эти вещи являлись неотъемлемой частью друг друга – были продолжением деда, уходя корнями в историю рода.

Примерно на второй неделе появления в доме новой жены пепельница исчезла. На ее месте образовалась звенящая трагизмом пустота. На вопрос «Где пепельница?» Ирина мимолетом с прохладцей ответила: «Она дурно пахла, надо будет купить что-нибудь приличное». Савва мгновенно понял: в его отсутствие она решительно избавилась от пепельницы, выкинув ее недрогнувшей рукой. И эта брешь, которую немыслимо было восполнить ни хрусталем, ни бронзой, ни цветастым ониксом, навсегда залегла в его душе разностью понимания ими Великого и Прекрасного.

* * *

Помимо своеволия и интеллекта, Ирина отличалась от Тамары тем, что не беременела вообще. Отдавалась она всякий раз с редкостной неохотой. Шла на близость как на Голгофу, делая великое одолжение. То ли он не возбуждал ее в качестве любовника, то ли она вообще не испытывала никакого интереса к телесно-физическому аспекту любви. Это так и осталось невыясненным.

Вот вам и пожалуйста. Первая жена по всем статьям, на все руки была кудесница-мастерица – готова к интимному действу ежечасно, но не дотягивала, видите ли, по умственным и нравственным критериям. Вторая – с точностью до наоборот. Что важнее для мужчины? Он выбрал ту, что наоборот. Вернее, его выбрали. Он пал жертвой отсутствия в Ирине плотской любви во имя близости интеллектуально-духовной. Но ведь пал-то не насильственной – добровольной жертвой! Прямо-таки Александр Блок и Любовь Менделеева, правда, с несколько видоизмененными ролями. Потому что он оказался совсем не Блоком. Не имелось у доктора намерения препарировать любовь, расчленяя на возвышенно-неземную и плотскую. Ему хотелось спать с Ириной вовсе не по-братски.

Когда-то Дмитрий Иванович Менделеев, выдавая дочь замуж, изрек в адрес будущего зятя: «Сразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать». А вот мать Ирины, в свой первый приезд из Харькова к молодоженам, сказала с присущей ей откровенностью короче и проще: «Бедный мальчик!» Неужели предвидела будущую холодность к молодому мужу со стороны собственной дочери?