Выбор сердца

И эта озадаченность Земфире особенно понравилась. Неужели Баро думал, что она тут белугой ревет? Что будет волосы на себе рвать? Нет, она счастлива здесь, рядом с дочерью.

— Да вот, ткани разбираем, — куражась, ответила Земфира.

— Земфира, мне надо поговорить с тобой. Наедине. Извини, Люцита…

“Вот как, — подумала Люцита, выходя из палатки. — С нами, женщинами, всегда так. Пока плачем, никому не нужны. А только начнешь смеяться да обновки примерять, так мужчина и сам прибегает!”

* * *

— Максим, это очень серьезно. То, что ты сказал. Очень.

— Да, Миро, это серьезно. А было б иначе, я бы говорить не стал. Помнишь случай, когда меня возле гостиницы пырнули? Хорошенько так.

— Помню.

— Так вот. Я тогда не стал дело заводить. Многие удивлялись, отчего, почему. А причина в том, что я давно уже больше всех подозревал именно Зарецкого. Ну, то есть, не его самого. А охранника этого, Рыча.

— Да почему?

— Чувствую, понимаешь, я руку его чувствую. Его стиль в бою. Тогда, возле гостиницы, темно очень было. Видеть я его не мог. Но вот чувство противника осталось.

— Максим, но это же все так неточно, так туманно…

— Нет, Миро, совсем не туманно. Еще я помню, мы с Рычем как-то после того случая дрались. Он никак не мог взять верх. А потом ударил меня прямо в рану, будто точно знал, где она. И после суда сказал мне, когда я хотел с Кармелитой поговорить: мол, парень, не нарывайся. Ты уже третий раз по-крупному напрашиваешься. И я подумал: что он имеет в виду, когда говорит о двух первых разах? Драка? Это мелко. Покажи мне мужика, который бы не дрался. Нет. Он говорил о чем-то серьезном. И вот что получается. Первый случай — когда он в меня выстрелить хотел. Но ты помешал — нож метнул, пистолет у него из руки выбил. И вот что я еще вспомнил: нож-то ты не забрал. А он подобрал, наверно. Потому что один из двух ножей, из тех, с которыми на меня покушались, был именно тот.

— Не может быть! — прошептал Миро. — Хотя… да. Может. У меня в концертном ящичке, в наборе, как раз одного ножа не хватает. А я еще никак не мог вспомнить, где его потерял. Теперь ты сказал — и я вспомнил. Я должен во всем этом разобраться.

— Миро, я прошу тебя, как друга, — не надо ни в чем разбираться. В последний раз Рыч этот со мной уже совсем иначе разговаривал. Он не хочет мне зла. А хозяин ему ничего такого больше уже не прикажет. Потому что незачем.

— Максим, ты не понимаешь. Ты обвиняешь вожака нашего рода. Я должен в этом разобраться. Тем более, там же был мой нож. Если бы не ты, посадить могли меня.

— Не надо. Хватит. Во всем уже разобрались. Просто вы должны быть вместе: ты и Кармелита.

— О Кармелите мы еще поговорим. А сейчас я должен прижать Рыча. И доказать тебе, себе, всем… что Баро не хотел твоей смерти.

— Да какая разница, чего он хотел! Я его не боюсь! И смерти не боюсь. И никуда из города уезжать не собираюсь!

— Счастливо, Максим, я пошел, — заторопился Миро.

— Тебе — счастливо. Точнее — вам. Береги ее. Будьте счастливы…

* * *

…Перед тем как уйти, Люцита строго посмотрела на Баро и предупредила:

— Я свою мать в обиду не дам. Зарецкий усмехнулся:

— Твою мать я и сам никогда не обижу и никому обидеть не позволю. Только дай нам переговорить с ней с глазу на глаз.

Люцита гордо, как в танце, развернулась (аж юбка круглым солнцем взметнулась) и вышла из палатки.

— Строптивые у нас дочери, — с доброй улыбкой сказал вслед ей Баро.

Земфира промолчала.

— Не ожидал увидеть тебя смеющейся, — продолжил Рамир.

— Это почему же? — с вызовом спросила Земфира.

— Когда уходила, была такая печальная…

— Ты, Рамир, только не обижайся, но мне иногда кажется, чем больше мы, женщины, плачем, тем сильней ваше самолюбие мужское тешим. Нельзя же вечно горевать. Жизнь-то продолжается.

— Правду говоришь, но вот… я сам себя не узнаю. Без тебя места не нахожу.

И снова Земфира промолчала. А что ей говорить, пусть Баро сам выговорится.

— Да, не нахожу, — печально продолжил Ра-мир. — Вроде и была ты в моем доме недолго. А как все изменилось… Нравишься ты мне, Земфира. Очень…

— Ты пришел мне это сказать?

— Не только это… Я прошу тебя: вернись в мой дом.

— Нет, Баро, я не вернусь.

— Почему? — грустно выдохнул Зарецкий.

— Вот я вернулась в табор, воздухом вольным подышала, мне стало веселей, легче, спокойней. А в твоем доме я совсем затосковала.

— Чем же тебе мой дом не угодил?

— Дело не в доме. Он всем хорош! Только я там — кто? Служанка?

— Неправда. Ты никогда не была служанкой в моем доме…

— Ну не служанка. Ну слово красивое для меня придумал — домоправительница!.. Какая разница! А по сути — все одно!

— Да и я сам не хочу, чтобы ты была домоправительницей.

— Ах вот как? — с притворной строгостью спросила Земфира. — Это чем же тебе моя работа не угодила?

Баро, совсем было загрустивший, рассмеялся:

— Вот и пойми этих женщин. Ты же сама только что говорила, что не хочешь быть домоправительницей…

— Эх, ничего мужчины понять не способны. То ж я сама говорила, сама отказывалась. И совсем другое дело — если ты моей работой недоволен.

— Да всем я доволен.

— Тогда чего пришел? — спросила Земфира, под-боченясь и совсем осмелев.