Выбор странствий

- Директор Костромского музея изобразительных искусств Виктор Яковлевич Игнатьев, энтузиаст краеведения, подлинный коллекционер, работал в фондах краеведческого музея старого русского города Солигалича. Его внимание привлекли многочисленные портреты, беспорядочно расставленные в хранилище. Среди них выделялось несколько холстов, явно принадлежащих одному автору. На обороте некоторых обветшавшая ткань хранила старые надписи, сообщающие имена и возраст изображенных людей, а чуть ниже, в правом углу, - подпись художника, сделанная славянской вязью. Почти непрозрачные пленки лака, прорывы холста и утрата красочного слоя полностью искажали авторскую живопись, и все же опыт, эрудиция и вкус подсказывали Игнатьеву, что перед ним произведения незаурядного мастера. Соблюдая все меры предосторожности, он вывез в Кострому три портрета, находившихся в наиболее тяжелом состоянии. Московские реставраторы пришли на помощь охотно, а главное - быстро. Все же один портрет из вновь найденной серии погиб еще в Солигаличе. На пропавшей от грязи и сырости картине был изображен, как гласила надпись, солигаличский дворянин Петр Иванович Черевин, заказчик Григория Островского. Есть портрет этого же человека (конечно, постаревшего), выполненный в начале XIX века другим местным художником. Когда я нашел этот портрет, темный, покрытый пылью, я опрометчиво думал, что передо мной очередная работа самого Островского. Холст, к великой досаде, принадлежал неизвестному эпигону, а не самому мастеру. Впрочем, я опередил события в своем рассказе.

«Портрет Анны Сергеевны Лермонтовой. От роду имеет пять лет. Писан в 1776 году». Небольшой холст с такой надписью Игнатьев показал мне в Костроме. В потемневшей живописи только угадывался незаурядный талант художника, но очарование его кисти, певучая гармония красок в полной мере не были видны. Только после расчистки я имел возможность как следует изучить этот изумительный портрет ребенка, по человеческой доброте, по вложенной в него чистой и нежной любви равный классическим образам девушек-смолянок Левицкого.

Через несколько дней после моего приезда в костромской музей мы с Игнатьевым вылетели на место - в Солигалич. Внизу, под крыльями неспешного Ан-2, разворачивались бесконечные заволжские леса. Обычно, когда летишь невысоко, ты занят тем, что беспечно разглядываешь пейзажи - при вынужденном бездействии это занимает глаза, а главное - ты расслаблен и блаженно коротаешь время в сладкой полудреме. Мы очень волновались, словно нас ожидала встреча с близким человеком. И волновались мы не зря: их оказалась целая дюжина - портретов, подписанных почти неизвестным до сих пор именем Григория Островского. Несколько картин не имели подписи, но, бесспорно, были выполнены тем же мастером. Позже нам удалось, в результате более кропотливого обследования солигаличского музея, отыскать два новых портрета. Один из них, как помним, погиб. Но я не осознал тогда невосполнимости потери в достаточной степени. Я вместе с Игнатьевым был в те счастливые дни на седьмом небе. Судьба одарила нас невероятной удачей - сразу шестнадцать полотен неизвестного, но незаурядного мастера. Имя его стало быстро покрываться позолотой славы.

Нам оказали при поисках огромную поддержку. И в Костроме, где нашей работой интересовались областное управление культуры, местное общество по охране памятников, и в самом Солигаличе. Сотрудники музея, краеведы, работники райкома предлагали любую форму помощи. Приятно сознавать, что наше дело встречало максимальное понимание. Никаких проволочек не было. Сердечную благодарность испытываем мы ко всем этим прекрасным, отзывчивым людям.

- Вот так, общими усилиями единомышленников была открыта новая страница в истории отечественной живописи, - заключает свою повесть московский реставратор.

Сейчас творчество Григория Островского представляет общенациональный интерес, а ведь был он художником всего одной, поглощенной заболоченными лесами округи, а точнее - художником одной семьи. Все вновь открытые портреты прежде находились в подгородной солигалнчской усадьбе Нероново, которой владел старинный и знатный дворянский род Черевиных. Родословная Черевиных восходит к XV веку. И в прошлом еще столетни - как это можно поныне прочесть на могильных плитах нероновского погоста - представители этого старинного рода занимали видные посты на военной и государственной службе.

Какая нужда заставила назвать глухое солигаличское поместье именем свирепого римского императора? Мы не знаем отношений и порядков, какие царили здесь во времена «Очакова и покоренья Крыма», да не о них теперь речь. Первостепенно и важно иное. Откуда появился в Неронове Григорий Островский, этот самородок, где научился он живописи, почему работал он для одних и тех же заказчиков? Не был ли Островский крепостным?