На этот раз Зигмунд Фрейд не пожалел денег и заплатил за целое купе, в котором разместил весь свой багаж. Только полиграф ехал отдельно. Если аппарат не потеряется, Фрейд встретится с ним в Вене.
В восемнадцать часов две минуты поезд отправился в путь. В блаженном одиночестве Фрейд любовался в окошко покрытыми пышной растительностью и согретыми солнцем сельскими окрестностями Рима и думал о том, что в Вене уже почти наступила осень.
Он представил себе праздник, который устроит в честь его возвращения терпеливая Марта, особенно когда увидит чек на крупную сумму, но надеялся, что радость и восторг все же не дойдут у нее до желания половой близости с мужем. Теперь ему показалось бы, что он занимается любовью с сестрой. А кровосмешение не входило в число его навязчивых идей, Фрейд лечил его как суррогат, как отклонение от действительно желанного объекта, которым могли быть отец или мать.
Свояченица Минна будет незаметно бросать на него вопросительные взгляды, пытаясь узнать, был ли он так целомудрен в Риме, как утверждает. Правда причинила бы ей боль, но они поклялись друг другу в честности и верности, хотя для женщины верность скорее этическое обязательство, чем моральное. И к тому же, если Август прав, Фрейд ее не предал даже с неизвестной синьориной из казино.
Мысль о женщинах неизбежно привела его к Марии, хотя его решимость стереть ее из своего сознания была тверда как железо. Но как он ни старался думать о Марии плохо, ему не удавалось ни обвинить ее, ни простить. Он был бы должен понять то выражение легкой грусти на ее лице, которое заметил, когда они еще занимались любовью. Принять огорчение от того, что Мария его обманывала, за грусть о прошлом, которую она станет чувствовать позже, после их прощания, было грубой ошибкой. Будь он более чутким и внимательным, они оба, может быть, не дали бы торжествовать этому змею де Молине.
Он закурил нежную сигару «Фонсека» – решил попробовать марку, которой пренебрегал ради других, более терпких или более дорогих. Потом развернул «Оссерваторе Романо». На второй странице была фотография двух американских боксеров, один был чернокожим. Автор статьи писал о них, что такой спорт оскорбляет Бога, и даже с горечью утверждал, что бой был договорной и проигравший спортсмен, который, однако, считался фаворитом, получил за поражение больше, чем заработал за всю свою карьеру. «Почти как я», – подумал Фрейд.
Тихий стук в дверь прервал чтение. Фрейд вынул билет и громко сказал:
– Войдите.
Если этот улыбающийся деловитый человек служил контролером на итальянских железных дорогах, то, несомненно, имел награду за отличную службу. Ученый еще сильнее поверил в это, когда вошедший заговорил на его родном языке. Контролер даже владеет иностранными языками! Он лишь тогда стал догадываться, что ошибся, когда образованный незнакомец произнес его фамилию:
– Вы, как я полагаю, доктор Фрейд.
Изысканные манеры, умиротворяющий тембр голоса и элегантная одежда. «Этот человек может оказаться джентльменом-грабителем и после первых принятых в обществе фраз очень вежливо приставить мне пистолет к горлу». Фрейд похолодел при мысли, что может лишиться чека, и слабо улыбнулся, не подтверждая, но и не отрицая, что он – это он.
– Разрешите мне представиться. – Незнакомец щелкнул каблуками и назвал свое имя: – Граф Николаус Сечен фон Темерин, в прошлом посол его императорского величества Франца-Иосифа, императора Австрии и короля Венгрии. А с завтрашнего дня я атташе Генерального штаба нашего монарха. Могу ли я сесть?
Фрейд начал вставать, но граф сел, не дожидаясь его разрешения. Поэтому ученый посчитал, что не обязан продолжать выполнение церемонии, которую к тому же не знал.
– Мы с вами никогда не встречались лично, – продолжал граф, – но можем сказать, что сотрудничали. Разве не так?
Граф кашлянул несколько раз, потом встал, и Фрейд был готов последовать его примеру. Но граф, убедившись, что дверь купе плотно закрыта, сел на край дивана. Его лицо оказалось очень близко к лицу Фрейда – слишком близко, как посчитал доктор. Кроме того, это мешало Фрейду при курении шевелить руками как положено: он рисковал воткнуть соседу в глаз горящий конец сигары.