Выбор Зигмунда

Все это случилось из-за Крочифисы, которая пришла вместо своей матери убраться в его комнате. Фрейд попытался вежливо заговорить с этой девушкой, но не получил от нее ответа. Он увидел в этом только невоспитанность и уже начал сердиться, но тут девушка подняла голову и сказала ему:

– Я не разговариваю с вами потому, что вы плохой человек.

Он был изумлен и стал протестовать. Тогда девушка высказалась яснее:

– Мне это сказал один монсеньор, который не хочет, чтобы я говорила с вами. Монсеньор, который может стать папой.

Ученый попытался задобрить ее, убедить ее, что такие слова уж точно не подходят папе. Он даже попытался сделать ее свой сообщницей: открыл бумажник и на секунду показал ей банкноту в сто лир, чтобы побудить девушку сказать, кто этот монсеньор. Фрейд чувствовал, что находится всего в одном шаге от истины, и в этот момент был готов даже привязать Крочифису к стулу и бить по щекам, чтобы она назвала ему это проклятое имя. Это была хорошая мысль, которая, возможно, дала бы результат, но, к сожалению, ее нельзя было реализовать в его положении. В итоге Крочифиса ощетинилась как ёж и больше не сказала ни слова. Наконец, Фрейд попросил, чтобы она передала своему неизвестному покровителю (так ученый его почтительно назвал), что он охотно встретился бы с ним. А когда девушка уже подошла к выходу, Фрейд метнул в нее слабо прикрытую угрозу:

– Я знаю, кто он, Крочифиса, и, раз ты так себя ведешь, я пойду и скажу ему, что ты сказала мне про него.

Во взгляде, которым ответила на эти слова Крочифиса, Фрейд прочитал не страх, а негодование, подавленное, но сильное – то, которое труднее всего преодолеть. Возможно, она и поверила в угрозу, но угрожать было неверным шагом: своими словами он создал между ней и собой непреодолимую стену. Если бы он был более дипломатичным и менее рассерженным и не так сильно жаждал бы узнать правду, он, возможно, сумел бы пробить брешь в обете молчания, который дала девушка. Он почти держал в руке ключ ко всем загадкам, но ключ ускользнул от него. Гнев заставил его совершить самую глупую из глупостей – контрпродуктивную месть.

Черт бы побрал Крочифису и его самого тоже! Мир смеялся бы, если бы узнал, что глупая и испорченная девчонка оставила в дураках знаменитого профессора Фрейда.

А если хорошо подумать, он показал себя идиотом перед Марией: вероятнее всего, это мать прислала Крочифису убираться, надеясь, что он заставит дочь заговорить. Может быть, лучше было бы предупредить Марию, что ее дочь находится в большой опасности.

Фрейд сидел на скамейке (с одной стороны – медленно текущий Тибр, с другой – стены замка Святого Ангела) и с нежностью смотрел на сигару «Ромео и Джульетта», которую держал пальцами правой руки. Сигара была упругой почти как резина; такими бывают не вполне сформировавшиеся девичьи груди. Он восхищался золотисто-коричневыми листьями, из которых сигара была свернута. Они были маленькие и такие плотные, что казались мягкими кусочками кожи. Фрейд поднес сигару ко рту и вдохнул ее аромат, в котором была легкая медовая нота. Примерно через десять минут он неохотно встал и направился в сторону Ватикана.

Ливанский кедр в восточном дворе дворца – прикрытие для служебной двери, через которую доктор решил войти – почти не загораживал ее. Под этим деревом Фрейд услышал твердые и быстрые шаги де Молины-и-Ортеги, который шел навстречу.

– Доктор Фрейд! – окликнул доктора молодой прелат. – Я все утро вас ищу. Мне необходимо поговорить с вами, это важно.

Взгляд кардинала описал круг, словно отыскивая безопасное место. Хотя, кажется, не могло быть места лучше, чем то, где они находились, – за стенами Ватиканского дворца, в почти безлюдном саду. Де Молина взял доктора за руку. Это был доверительный жест, и Фрейд посчитал его совершенно неуместным. Кардинал подвел его к скамье, стоявшей на видном месте, но в стороне от других, и сел на нее. Его глаза смотрели вдаль, в сторону стены, которая защищала сад от остального мира – а может быть, мешала убежать тем, кто жил по эту ее сторону. Цикады стрекотали без остановки, и одна из них села на тыльную сторону левой ладони Фрейда. Из-за окраски (черное туловище и красноватые крылья) она казалась маленьким демоном, который прилетел, чтобы выслушать их разговор и пересказать его своему господину.

– Я слушаю вас, – сказал Фрейд, вздохнул и добавил: – Это моя профессия.

Де Молина продолжал смотреть перед собой, потом опустил голову, улыбнулся, тряхнул головой и спросил:

– Вы помните, как я пригласил вас в Сикстинскую капеллу?

– Как я мог бы это забыть? – Фрейд насторожился. – Вы с помощью бинокля показали мне, что у изображения Бога, творящего мир, нет глаза. Но я уверен, что вы позвали меня не для этого.

– Действительно, не для этого. И через несколько дней вы попросили меня объяснить, для чего.

– Я помню и это, и помню ваш отказ.

– Скажите мне, доктор Фрейд, вам по-прежнему интересно выяснить, замешан ли кто-нибудь из нас в том деле, о котором теперь знаем мы все?