Выборный

— Есть вещи, которые касаются меня лично. И умывать руки я не хочу. И не стану. Как мы детям в глаза посмотрим на открытии этого комплекса?

Маркин, выкрошив из сигареты едва ли не половину табака, щелкнул зажигалкой. И усмехнулся:

— Что ты со мною, как с врагом говоришь? Не собираюсь я на костях строить. А только если мои люди станут приказ постороннего человека выполнять, я сниму с ретивых премию да проведу такой инструктаж, чтоб зачесались, а не закачу истерику. А переть на рожон…

Вошла секретарша с увесистой папкой «входящих». Маркин вздохнул, нацелился фломастером — писать резолюции, но передумал:

— Кто там еще ко мне?

— Снабженец из РСУ связи: что-то хотел поменять.

— Пошли его в ОМТС, я еще минут двадцать занят. Если «сверху» позвонят — соединяй.

— У меня мало возможностей, — сказал Кочергин, дождавшись, пока Неля вышла из кабинета, — вот и пру на рожон… Иначе не одолеть… Что теперь об этом говорить? — Виктор вздернул плечо. — Ни о чем я не жалею.

— Ну и зря, — негромко сказал Маркин, — уйти — невеликое дело. Работать-то все равно надо, а подходящих людей на белом свете не так много.

— Наверное, я как раз неподходящий, — совсем невесело констатировал Виктор, — и вас я не очень-то понимаю. Как вы можете спокойно смотреть… 'И продолжать заниматься своим делом? Хотя бы этот комплекс: вы что, не поняли, что за всем этим — попытка одних чиновников угодить другим чиновникам?

— А ты по-другому взгляни. Спорткомплекс нужен городу. Не сейчас, так через год, не здесь, так где-нибудь в Посадино его выстроят. Всю программу благоустройства выполнять надо. Так пусть они сколько угодно так угождают друг другу — раз это идет на пользу делу! Жалко тебе, что ли? Тем и хороша, в частности, наша система, что такие — мелкие пусть — побуждения в конечном счете оборачиваются на общую пользу.

— Не знаю, на знаю… Я другого мнения о том, что при нашем строе надо, а что не надо делать. И не так много добром обернулось… Может, упустили? Может, хватит мириться? Вы еще вспомните, что этот Лаптев работает в Совете народных депутатов и пришейте мне дискредитацию советской власти! Как будто у нас бюрократы не у советской, а у какой-нибудь другой власти на службе…

Маркин молчал.

Если б Кочергин умел читать мысли, он бы очень удивился: Иван Егорович, весь такой могучий и умный, завидовал. И кому! Обруганному, кругом неправому, выгнанному с работы Виктору. Завидовал не тому, что Кочергин на два десятка лет моложе, что не пережил и части того, что выпало ему, Маркину, в детстве и юности. И даже не той легкости, с которой Виктор говорил о… непривычных вопросах. Нет, Маркин завидовал другому и спрашивал себя: «Когда, как и где я выучился оглядке, осторожности, степенности?» Хотя опыт и медвежий инстинкт показывали, что прав он, Маркин, но все же — завидовал.

И тут в дверь заглянула Неля:

— Кочергина срочно просят к телефону. Какая-то женщина. Сильно плачет.

Глава 19

Самым правильным после бессонной ночи и нервотрепки было бы не идти на работу. Анатолий минутку об этом помечтал; но у Тамары не было ни отгула, ни права, как у мужа, на «творческий день». Оставаться же одному совсем не хотелось. А кроме того, вспомнил Толя, что, впопыхах поснимав с Виктором чертежи прямо с кульманов, ни о какой новой работе для мастерской не подумали.

Пока Тамара наспех маскировала припухшие веки — она проснулась после возвращения Толи с Кочергиным и не спала — объяснялись, — Анатолий сварил кофе, крепкий, с шапкой пены.

— Ты завтракать будешь? — спросил он Тамару.

— Нет. Только кофе.

Василенко закурил и поднес к губам чашечку. Но почему-то кофе показался сначала безвкусным, а потом — тошнотворным, а от запаха покачнулся перед глазами несколько раз рисунок на обоях. Какое-то странное стеснение в боку и в груди заставило двигаться осторожно, медленно; пока он переоделся, супруги уже опаздывали. Пришлось взять такси и, едва перемолвившись, разбежаться по своим этажам.

К началу двенадцатого, когда в отделе уже забыли о чертежах по зоне отдыха, объявился Мельников. И вскоре вызвал Василенко.

Неожиданно сердце заохало и заахало, перепуганно колотясь о ребра…

Так он вошел в кабинет.

Мельников перебирал почту. Жесткие полковничьи складки на его лице углубились, а недобрые глаза с желтоватыми, в красной сеточке сосудиков белками воткнулись в Анатолия холодно и отчужденно.

Заговорил Мельников на «ты», что само по себе считалось скорее хорошим, чем дурным признаком.

— Чего ты там мудришь с документацией по комплексу?

— Ничего. Все уже практически готово. От силы еще неделя, ну плюс пару дней на согласования — и порядок.

— Что сегодня ночью здесь делалось? И кто с тобою был?

— Работали, — коротко и бесцветно сообщил Василенко, а после паузы добавил: — У меня ненормированный день.

— Скажи, пожалуйста, какой энтузиаст, — так же бесцветно протянул Мельников.

Зазвонил телефон.