Выборный

Валентин Семенович увидел, как слово «СПИСКИ», такое неистребимое и отчетливое, исчезло — точнее, распалось на сетку прожилок.

— Видите, как просто? — спросил Приват. — А вы ножом, кислотою… Вы бы еще, извините, динамитом…

— А остальное? Н у, протокол…

— Протокол останется. Навсегда. Теперь второе. Соберите все разметки, которые вам дал Кочергин.

Лаптев рот раскрыл — но тут же решил, что это еще не самое страшное, и выложил на середину стола несколько листков.

— Жгите, — приказал Приват.

Бумаги горели в пепельнице минуты три — не более. Несколько лоскутков сажи пролетели по кабинету — Лаптев их поймал и препроводил в урну.

— Теперь третье, — сказал Приват, — вчера тот внезапный звонок нарушил э-э… процедуру и еще привел к некоторым нежелательным последствиям. Дабы не усугублять положение, вам надлежит пойти к председателю горисполкома и объяснить, что в его планы вкралась ошибка.

Валентин Семенович вообразил, как входите кабинет со светлыми панелями и втолковывает «Самому», что затея с ускоренным разворачиванием строительства на кладбище — проявление элементарной некомпетентности, головотяпство и бездушие… — и затрясся, смеясь и стеная.

— Не надо так нервничать, — посоветовал Приват, — мало ли какие ошибки бывают. Главное — их вовремя осознать, исправить и не повторять.

Валентин Семенович, все еще вздрагивая, нацедил воды и выпил полстакана.

Помолчав, спросил:

— Вы что, серьезно?

— Я совершенно серьезно. Ошибка ваша — и вам ее исправлять. Через это надо пройти. Поработаете хоть раз на совесть.

— Я не пойду.

— Будьте благоразумны. Вы что, предпочитаете, чтобы мы вас всю оставшуюся жизнь мучили?

— Да на мне-то вы что повисли? Я-то здесь при чем? Он что, спрашивал у меня, можно ли строить и что строить? Советовался? Нормами хотя бы интересовался? Объявил — и все! И не перерешит, а меня выпрет!..

Выкрикивая это, Лаптев в то же время понимал, что обязан был еще две недели назад убедить начальство либо не затеваться с этим комплексом вообще, либо ограничиться самым минимумом. Тогда все кончилось бы, наверное, тем, что «Сам», возможно, и выругав Лаптева, избрал бы какой-то компромисс. Но сказать это сейчас, добиваться отмены решения, в выработке которого участвовал и Лаптев, то есть дергать начальство как мальчишек, это казалось Лаптеву совершенно невозможным.

— Пожалуй, Василий Андреевич прав, — произнес Приват, не отрываясь от лаптевских глаз, — вам уже не дано…

— Можно, я лучше что-то другое? — попросил Лаптев, — может, на Солонцах что-то сделать? Воду? Цветочки? Я могу и деньгами…

— Обойдемся, — бросил Приват и встал, — а шанс свой вы упустили. Наверное, последний.

— А может… Вы сами председателю скажете? А я — я заболел… У меня рак, — и Лаптев для убедительности даже схватился за щеку.

— Рак? Это неплохо придумано… — после паузы странным голосом сказал Приват, — души нет, так пусть хоть тело погрызет…

И начал медленно истаивать в воздухе.

Но вдруг вновь появился и, глядя прямо в перепуганные глаза Лаптева, пообещал:

— Скоро появятся ваши родители… И с ними еще кое-кто… И исчез.

Лаптев подождал, потом снял трубку — намеревался вызвать машину, чтобы срочно ехать в поликлинику. Но оба телефона, и городской, и внутренний, не работали.

Обуреваемый страшным предчувствием, Лаптев бросился к двери. Но ручка, едва он к ней прикоснулся, отлетела, а могучий несокрушимый замок оказался запертым.

Дрожащими руками Лаптев вставил ключ, повернул — и бородка ключа с легким хрупаньем срезалась.

Тогда Лаптев попробовал кричать, затем — стучать в стену кулаками и стулом. Но старые, метровой толщины стены поглощали крик, а на стук в вечно ремонтируемом здании никто не реагировал. Орудуя ножкой разбитого стула как рычагом, Лаптев попытался вывернуть частую решетку, вставленную в окна изнутри, со стороны кабинета. Но стальных прутьев не смогли бы одолеть и трое таких, как он.

Обсосав ссаженную кожу пальцев, Лаптев влез на подоконник и, завернув руку в носовой платок, ткнул в форточку. С третьей попытки удалось, наконец, выбить стекло форточки. Но на улицу просовывалась только кисть руки, а на призывные и жалобные крики никто не отзывался.

Исцарапанный, охрипший, перепачканный известкой, Лаптев сел на пол возле холодильника и заскулил. Потом вытащил початую «гостевую» бутылку коньяка и выхлебал прямо из горлышка, не ощущая ни вкуса, ни крепости напитка.

Вот-вот должны были появиться души.

Лаптев уже не сомневался, что Приват сдержит обещание, и только гадал, кто придет первым: отец, от которого он в свое время отмежевался, или дед Михай, убитый из засады по его, лаптевской боязни предупредить, или те, частично позабытые уже друзья и сотрудники, которым он гадил мелко и крупно, расчищая себе место, выслуживая себе посты…

Глава 21