Выбраковка

— Чего еще? — спросил Гусев. — Всякие малявки будут учить меня, как устраивать семейные дела?

— Ни в коем случае. Прости. Я только подумал — не было бы инфаркта…

— Этот старый хрыч сделан из железобетона. Скорее у тебя инфаркт будет. Ну и что дальше?

— А дальше… А дальше им было приказано узнать, кто настоящий автор «Меморандума Птицына».

— А я-то тут при чем? — автоматически спросил Гусев.

— Ну… Не знаю, — замялся Данилов.

— Нет, ты скажи, при чем тут я?

Данилов поднял на Гусева честные-пречестные глаза и очень тихо сказал:

— Вот и я думаю — при чем здесь ты, Гусев?

— Что это значит — «настоящий автор»? Я же тебе рассказывал…

— Заткнись, Пэ, — ласково попросил Данилов. — Думаешь, я тебе не верю?

— Подозреваю.

— А вот я хочу тебе верить, — произнес Данилов с нажимом. — Раньше верил и дальше хочу. И что бы ты мне ни сказал теперь — я буду верить.

— А тебе очень хочется знать правду? — спросил Гусев агрессивно.

— Наверное. Может быть. Все-таки интересно, кто это придумал. Это ведь не была коллективная идея, что бы там ни говорили. Такое мог придумать именно один человек.

Гусев почувствовал, что охватившая его внезапно злоба прошла.

— А какой это был человек, как по-твоему? — спросил он мягко.

— Очень несчастный, — сказал Данилов уверенно. — И обозленный на весь мир.

— Совершенно неспособный принимать действительность такой, какая она есть… — подхватил Гусев.

— Да-да. Вот именно. Он хотел все изменить.

— Хотел сделать мир чистым и справедливым. Хотя бы в одной стране. Хотел создать единое общество, не разорванное, как обычно, на бандитов и людей, а цельное. Уничтожить основу преступности — ее воспроизводство. Дело ведь не в экономике, Данила, не в уровне жизни.

— Понятное дело, не только в ней…

— Да, не только и не столько. Воровать начинают с голодухи. Но это не значит, что, когда жизнь выправится, человек, который таскал с поля в карманах пшеничные колосья, обязательно начнет подламывать хлебные ларьки. Многие готовы стянуть то, что плохо лежит, когда жизнь берет за глотку. Но они не становятся от этого закоренелыми преступниками. А вот если тебя с детства научили, что работать глупо, потому что можно отнять, украсть… Кто научил?

— Тот, кто всю жизнь только это и делал, — подсказал Данилов.

— Вот именно. Знаешь, меня всегда ужасала история так называемых ссученных воров, которые пошли воевать в штрафные батальоны. Оказалось, многие из них потом стали даже офицерами, вернулись домой в орденах. Но на гражданке выяснилось, что они как до войны ничего не умели делать, так и теперь не могут. Предмета тяжелее чужого «лопатника» в руки не брали никогда. Разве что оружие. И все они очень скоро опять занялись прежним ремеслом.

— Естественно. А мы с тобой чем всю жизнь занимаемся?

Гусев оторопело умолк.

— Ты не сбивай меня, — попросил он. — Хотя, конечно, да… Это-то и есть самое жуткое. Но мальчишки, которые видят нас с тобой на улице, вряд ли станут выбраковщиками. И никогда не станут ворами. А тогда пацаны смотрели на гадов и думали — почему я в дерьме живу, а урка по ресторанам гуляет? Так и родилось новое воровское поколение. Даже политические… Впрочем, не важно. Теперь вспомни, что здесь творилось в девяностые годы. То же самое. Нищая страна, толпы безработных — и мимо едут бандиты на «Мерседесах». Процесс нужно было остановить, понимаешь? Обрубить, пресечь, обрезать, переломить ситуацию в корне. И не только один Птицын думал — как? Многие думали. Но именно он построил и обосновал схему. Очень жестокую, но и очень справедливую. Далеко не идеальную. Но ведь она сработала?

— Конечно, — закивал Данилов. — Конечно, сработала.

— Мы это сделали?

— Ну разумеется.

— Так в чем проблема?

— Да ни в чем. Не заводись, Пэ.

— А я и не завожусь. — Гусев взял стакан и отхлебнул. — Просто обидно бывает иногда. Такие интонации звучат — как будто мы впустую работали.

— И вовсе даже не впустую! — обиделся за выбраковку Данилов.

— И на фига этим уродам знать, кто автор птицынских заметок?

— Это ведь контрразведка, Пэ. Мало ли чего они задумали. Может, хотели все на ЦРУ свалить. Найти разработчика и представить его как агента мирового империализма… Хотел бы я познакомиться с этим Птицыным. Хотя бы посмотреть, какой он был, — пробормотал Данилов, глядя под ноги. — Жалко, уже не получится.

— Его звали Лебедев, — сказал Гусев. — Лебедев Павел Леонидович. И ты прав, Данила. Этого человека больше нет.

Он перевернулся на спину и закрыл глаза.

— Бывает… — сообщил Данилов философски.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ