Выбраковка

— Да перестаньте вы шуметь! — попросил Гусев. Ему показалось, что он произнес эти слова громко и отчетливо, на самом деле — едва выдавил. Язык еле ворочался, губы шевелились плохо и как бы сами по себе.

— Что он говорит? Пэ! Ничего, мой хороший, все будет нормально. Попробуйте ему водички дать, только осторожно.

— Сейчас, Паша, мы тебя унесем.

Гусев разлепил-таки один глаз, огляделся и ничего не понял. Он лежал на полу в каком-то незнакомом помещении, над ним склонился улыбающийся Валюшок. На лбу у ведомого красовалась здоровая ссадина.

— Привет, — сказал Валюшок. — А я машину разбил. Представляешь, только что. На парковку тут заезжал, сунулся в «бардачок» за сигаретами. Высунулся, гляжу — столб… Капот дыбом, фара — на фиг. И спойлер мой треснутый вообще отвалился. Вот так…

Рядом опять кто-то дико взвыл.

Гусев с трудом повернул голову. В комнате ярко горела лампа, и в ее луче сидели два незнакомых голых мужика, намертво привязанные к стульям. Тот, что слева, был с ног до головы в кровище — это он сейчас кричал. Правый выглядел невредимым, только очень расстроенным. Казалось, он вот-вот заплачет.

Перед мужиками свирепо прохаживался туда-сюда Данилов с пассатижами в руках. Он тоже, наверное, куда-то врезался, потому что голова у него оказалась забинтована.

— Живой? — спросил он. Гусев слабо кивнул в ответ.

— Ну и отлично. Расслабься, бывает… Главное — живой. А второстепенное мы сейчас выясним.

С этими словами Данилов вытащил из кобуры свой любимый «ПСМ» и почти не глядя выстрелил окровавленному мужику в голову. Тот коротко вякнул.

— Надо же, промазал! — удивился Данилов. — Может, еще попробовать? Что скажешь, одноухий? Или ты у нас к тому же одноглазый?

— Су-у-ка… — провыл одноухий.

— Нет, глаз потом вырву. А пока что ты будешь… Гомозиготный! Знаешь, что такое?

— Паша, — Валюшок снова наклонился над Гусевым, — ты, наверное, не понимаешь, что происходит. Это нормально, не беспокойся. Сейчас ребята там наверху закончат, и мы тебя вытащим. Ты в порядке, только лицо разбито немного. Ерунда, заживет…

— Гомозиготный — это однояйцовый! — провозгласил Данилов.

— Все равно вам хана, людоеды… — прошипел «гомозиготный». — Все на каторгу пойдете, кого не убьют…

— Это ты, мил друг, на каторгу пойдешь. Ох и повеселятся же там! Ухо одно, яйцо одно, глаз тоже один — насчет глаза я не забыл, не думай… Ты, милашка, будешь главный прикол инвалидного барака! А что касается людоедов…

— А-а-а!!! А-а-а!!! У-у-у!!!

— Это тебе за Гусева, палач недоделанный!

— О-о-о…

— Повторяю вопрос. Задание. Ну?!

Раздался топот, как будто спускались по лестнице. В поле зрения появились несколько человек из группы Данилова. Старший оглянулся и вопросительно двинул подбородком.

— Умер Семецкий, — сказали ему. — Так что потери вчистую — девять. И раненых — десять.

— Меня-то зачем считать?

— Да нет, без тебя. Оказалось, Лопух с пулей в ноге бегал. Только сейчас заметил.

— М-да, бывает… Хорошо. Раненых грузите — и в больницу. От шефа есть что-нибудь?

— Он в Кремле надолго застрял, непонятно, когда освободится. Говорит, сами пока разбирайтесь. Да, Корней звонил. Он вызвал отдыхающую смену, так никто не пришел.

— Чего и следовало ожидать. По домам тепленькими взяли. Главное — чтобы именно взяли. Тогда вернут. Ладно, хватит трепаться, берите Гусева. И вот что, Миша, пока будешь ехать, пробейся на «вертушку», найди кого-нибудь, чтобы отцу его передал…

Дальше Гусев ничего не услышал, потому что расслабился и то ли снова потерял сознание, то ли заснул.

— Ну, ты здоров дрыхнуть! — сказал Валюшок, присаживаясь рядом с кроватью, игравшей роль больничной койки. — Проспал революцию и контрреволюцию. Между прочим, тебя к ордену представили.

— «Беретту» мою принес? — спросил Гусев невнятно. Прошло уже три дня, а сплошная опухоль, в которую превратилось его лицо, едва-едва начала спадать.

— Извини, не нашли. — Валюшок горестно развел руками. — Может, потом объявится.

— Как же, объявится… Дознаватель какой-нибудь прикарманит. Жалко пушку, я из-за нее человека убил.

— Знаю я, как ты убил. Мне Данилов все расписал в красках.

— Наврал, конечно.

— Может быть. А знаешь, я ведь «браунингом» разжился. Все как положено, в бою взял. Когда тебя вытаскивали.

— Поздравляю. Машину-то чинишь?

— Некогда. Успею еще. Я пока на «двадцать седьмой». Колоритный аппарат, весь в пробоинах. Знаешь, как чайники на дороге шарахаются? Прямо жаль заделывать.

— Что в отделении?

— Не поверишь. Укомплектовано заново теми самыми мудаками, которые нас убивать приходили. И главное — наглые такие… А знаешь, кто теперь начальник? Твой приятель Корней. Шеф на повышение уходит, чуть ли не директором.

Гусев тяжело вздохнул.

— Я действительно все проспал, — сказал он. — Слушай, Леха, строго между нами. Где бутылка, салабон?!

Валюшок от души рассмеялся.

— Я все ждал, насколько у тебя выдержки хватит. Вот. — Он воровато оглянулся, как будто в палате еще кто-то был, и добыл из-за пазухи литровую бутыль «Джек Дэниелс». — Нормально? А тут, в пакете, я кока-колу принес, если захочешь разбавить. Там еще апельсины всякие, шоколад…