Выбрать свободное небо (СИ)

— Но мы тут по призыву сыновей любви и сыновнего долга… — это был Иван, он любил велеречиво выражаться. — А вас-то как занесло в этот драконий ад?

— Драконий ад, — повторил Владимир и понял, что в состоянии улыбаться. — Слушайте, мне надо выпить. Простите, организм алкоголя требует после нервных потрясений.

— А мы жаждем пепси, составим вам компанию, — улыбнулся Яков. Все же сын был феноменально похож на мать…

— С меня конфетка! — улыбнулся в ответ Владимир.

Они отправились в буфет.

— Нам показалось, что мама написала все как-то жестко… Классно, но жестко.

— Кроме того, — продолжил мысль брата Яков, — в роли главного героя — явно вы. Извините нас, если лезем не в свое дело…

— Увы, — подтвердил Владимир, — когда я прочитал книгу, я тоже это понял. Ваша мама создавала главного героя с меня. Не поступки… Поступал он так, как по сюжетной логике положено дракону. Но фразы, жесты…

— Описание, — подхватил Иван.

— И вы обиделись? — это был более серьезный Яков.

— Не без этого. Но главным образом, я захотел понять.

— И мы хотим понять, что с мамой, — Яков вздохнул.

— Даже не так, — поправил его Иван. — Мы хотим понять, как нам вернуть маму… Раньше она интересовалась нами, читала с нами, хохотала с нами…

— Была с нами, — отозвался Яков.

— Понимаете, с самой той больницы, когда она узнала о папиной измене, она больше не хочет общаться ни с кем. Даже с нами, своими детьми! Не желает и все. Она бесконечно смотрит «Джейн Эйр». А это одиннадцать экранизаций, понимаете, плюс фанатские клипы по ним в Интернете, — добавил Иван.

— Мама разговаривает с персонажами на экране, комментирует их слова и поступки. Спорит с режиссерами и сценаристами…

— Она разговаривает с ними — больше ни с кем.

— Бабушка хотя бы пытается… Мама ее слушает. И молчит. И пишет, пишет, пишет. Про своих драконов…

— Вот мы и хотим понять…

— Так что мы тоже не любим эту проклятую книгу. Создается ощущение, что в нее ушла мама. Ушла и не может вернуться…

Подошла их очередь. Владимир помедлил, подумал — и взял бутылку коньяку. И конфет, бутербродов для сыновей Терезы.

— Я думал, что дело во мне, — признался он Ивану и Якову, — что я в чем-то виноват. Но не мог понять, в чем…

Раздался первый звонок. Мальчики ушли на свои места. Владимир остался с полупустой бутылкой и с четким решением не идти в зал. Потом столь же решительно, почти бегом, он направился к закрывающейся уже двери… С извиняющейся улыбкой просочился мимо служительницы. Лампы медленно угасли. На сцене стояла Тереза и пела.

Сейчас у него не было возможности выключить звук. Поэтому он стоял и слушал, и каждое слово больно вонзалось в него. Он стоял в темноте зала, вдалеке, у самой двери, и не мог пошевелиться. Она пела о любви столь же великой, как и полет дракона над спящей землей. О любви, что дает возможность жить вопреки всему. О любви, которой нет в нашей жизни, потому что мы не драконы. О любви, которую мы утратили вместе с умением летать.

Так вот оно что… Оказывается, в любовь нельзя верить, потому что ее не бывает. Потому что он не дракон, а умение по-настоящему любить утрачено навсегда.

Песня отзвучала. Зал замер, вслушиваясь в исчезающие звуки, потом взорвался аплодисментами.

— Бедняжка! — донесся до него женский голос справа. — Сколько ей пришлось перенести! Сначала муж, потом актер этот! Мы все так надеялись, что хоть он-то человеком окажется. А посмотри, как все обернулось…

Актер, который оказался «не человеком», резко сорвался с места. Он пошел к сцене, убыстряя шаги, смутно понимая, что он делает. Главное, добраться до нее. Добраться и желательно что-нибудь сломать. И вытрясти из нее правду… Вот и сцена. Тереза с растерянным выражением лица.

Тут он осознал, что стоит там же, где и стоял, у входа в зал. Что вспышка бешенства ему лишь померещилась… и облегченно вздохнул. Потом развернулся и, пошатываясь, вышел вон.

Глава двадцать пятая

Несколько ночей подряд Терезе снился один и тот же сон. Она стоит на сцене, а дрожащий от ярости Владимир вышагивает из сумрачного зала к ней, в свет софитов. Она чувствует его бешенство, как свое собственное. Вот он доходит до самой сцены, опаляет ее взглядом…

Дальше она всегда просыпается, словно не может понять, что должно случиться дальше. Наверное, ее фантазия и талант отвергают это развитие событий как несвойственное данным людям в данное время в данном пространстве. Следовательно, такого произойти не может. Даже во сне…

Она проснулась, вынырнув в реальность так резко, что бешено заколотилось сердце. Подоткнула одеяло со всех сторон — у нее вечно мерзли ноги, руки и нос. Проснулась и стала размышлять. А действительно, что произошло бы, если бы Владимир пересек зал, дошел до сцены?.. Он бы стал кричать о своей боли, о том, как она его оскорбила? Нет, это нелепо. Этот человек никогда бы не выплеснул на публику свои истинные чувства, какими сильными бы они ни были.