— Да, с девятого класса школы, — хохотала Тереза — как же ей было хорошо рядом с Владимиром. — Если бы я писала сценарий для экранизации «Джейн Эйр», то назвала бы его «Мистер Рочестер» и вела бы повествование от его лица.
— Слушай, напиши уже! Мы выпросим денег у Степы, и я тоже сыграю мистера Рочестера.
— Ты не сможешь его сыграть, — она обернулась к нему, с серьезным видом погладила по щеке. — Ты слишком красив.
Зубов привычно сморщился. Тереза пожала плечами:
— Слушай: ты добрый человек, изумительно талантливый актер. Но при этом ты потрясающе красив. Это факт. Так смирись с этим…
Он поцеловал ее в макушку, обнял покрепче:
— Как ты себя чувствуешь?
— Отлично, только устаю быстро.
— Давай я дам тебе халат, ты переоденешься, уляжешься нормально.
— Чей? — она резко открыла глаза, — чей халат?
— Мой. В этой квартире никого, кроме нас не было.
Он отвел ее в комнату, стащил с нее костюм, замотал в халат. Он хотел ее безумно, но Тереза дремала на ходу, уставшая от событий этих ненормальных дней. И он не посмел нарушить ее покой. Только обнимал ее и ждал пробуждения.
…Потом сам проснулся от того, что она гладила его. Весьма определенно и недвусмысленно. Тереза его подкараулила и с лукавой улыбкой, с сияющими глазами ждала его пробуждения… Потом, когда убедилась, что он не спит, стала его целовать. Он понял, что это не эротическая фантазия, и напал на нее сам. Он был нежен. Безумно нежен… Он хотел выразить свою любовь, свою жгучую необходимость в ней каждым прикосновением.
Через какое-то время, когда они оба смогли дышать ровно, до них донесся телефонный звонок.
— Прости, — он погладил ее по плечу, — я должен ответить.
Он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
— Зачем ты звонишь? — все же расслышала Тереза. — Прости, но я тебе уже все сказал. — Потом саркастически добавил: — И ты думаешь, что беременна? Я все равно не могу сейчас с тобой разговаривать. Я приеду в Москву, мы встретимся и все обсудим.
Тереза изо всех сил старалась не слушать. Она изо всех сил старалась не слышать. Однако ее чувства настолько обострились, что она слышала не только то, что говорил Владимир, но и чувствовала то, что ему в трубку рыдала та девочка, с которой Тереза встретила его не так давно около ресторана. Почему-то Тереза была убеждена в том, что это та самая девочка… Влюбленная — и поэтому глупая. Та, что смотрела на своего кумира преданными, щенячьими глазами.
Тереза представила себе, как через год или два она услышит такой же звонок. Он прикроет двери за собой — и будет шептаться… Или даже говорить в полный голос, ничего особо не скрывая. Ее замутило. По сердцу резануло, словно бритвой — нестерпимо, больно — и Тереза поняла, что хочет обратно в свой покой. В свою свободу. В свое одиночество…
Когда Владимир зашел в комнату, Тереза была уже одета.
— Я сожалею, — сказала она спокойно, — но у нас ничего не получится.
— Тереза… Послушай, я понимаю, ты злишься на меня… это лето… Прости меня… Мне многие звонят сейчас, говорят, что беременны — и хотят денег. Прости.
— Володя, я не злюсь. Ты — такой, какой ты есть. И люди не меняются. Как бы им этого не хотелось.
— Ты мне не веришь?
— Нет. Я верю лишь в то, что это будет повторяться снова и снова. Я не хочу такого.
— Но только что — в этой самой квартире…
— Зубов, прекрати уже… Ты — актер, лицедей и способен изобразить все, что угодно. Я пишу сценарии и могу придумать любую сказку… Все. Кроме этих выдумок между нами нет ничего.
— Я люблю тебя, — беспомощно сказал он.
Тереза покачала головой:
— Нет, Володя. Не любишь. Как и я тебя. Ты просто бесишься, что тебя отвергли.
— Значит, я так и не стал для тебя близким человеком?
— Выходит — нет.
— Значит, моя любовь и ревность, и… — он даже задохнулся, — наш ребенок не в счет?
— Володя, нас не связывает ничего, кроме секса — феерического, я не спорю — и ребенка. Секс — и его результат, ничего больше. Ребенок останется со мной, тебя обременять я не собираюсь. Можешь не волноваться.
Владимир вдруг понял, как же он устал, как она вымотала его за эти безумные месяцы.
— Хорошо, Тереза… Хорошо. Как пожелаешь.
Глава тридцать пятая
В это утро Владимира раздражало все: невозможный, нереальный город вокруг, люди, этот город населяющие… Осень, вид умирающей земли, голые деревья. Яркое солнце, такое ненужное, такое нелепое, такое бесполезное в последние дни октября… Он вышел на улицу. От звуков проснувшегося города его замутило, от запаха ледяного воздуха разболелась голова.
Он вдруг понял, что все его летние метания, переживания, непонимания, попытки все исправить — все это была некая белая полоса. Белая, потому что в нем все-таки жила безумная надежда все исправить. Достучаться до Терезы, убедить ее. Привлечь к себе внимание… Заставить.
А сейчас… Даже боль оттого, что все неправильно, боль, с которой он уже сроднился, но к которой не смог привыкнуть, вдруг ушла. Владимир прислушался к себе — действительно, ничего не болело внутри. Может быть, там все погибло…