Читаем Вычеркнутый из жизни. Северный свет полностью

Ровно в четыре часа он вышел на улицу. До Порлок-Хилла путь был неблизкий, и ему пришлось несколько раз присаживаться на скамейку, пока он шел через парк. И все-таки приблизительно через час он уже добрался до мест, которых так долго избегал. Намереваясь пересечь Порлок-авеню, он столкнулся на углу с человеком, который в начинавшихся сумерках с любопытством поглядел на него, прошел мимо, потом вдруг остановился, повернул и зашагал обратно. То был Джек, официант из паба «Королевский дуб».

– Никак это вы? – не без удивления воскликнул Джек и добавил: – У меня есть кое-что для вас.

Его слова не вывели Пола из апатии. Он стоял и вяло смотрел, как тот рылся в своем потертом бумажнике.

– Ага, вот оно! – воскликнул Джек. – Я его таскаю с собой уже добрых две недели. Луиза Бёрт просила передать вам это письмо.

Тусклый взгляд Пола остановился на грязном конверте, который Джек достал из бумажника, и кровь вдруг быстрее побежала по его жилам. Он протянул руку и взял письмо. Теперь Джек с еще большим любопытством смотрел на него:

– Нельзя сказать, чтобы вы часто к нам заглядывали.

– Да, – ответил Пол. – Не часто.

– Плохи дела, а?

– Да нет, все в порядке. – Пол говорил машинально, не сводя глаз с конверта, и странное предчувствие вдруг шевельнулось в нем.

Наступило молчание. Джек переминался с ноги на ногу.

– Ладно, – наконец произнес он, – мне пора. Всего наилучшего.

Он опять бросил испытующий взгляд на Пола, пожал плечами и зашагал вниз по улице. Когда он скрылся из виду, Пол еще некоторое время постоял неподвижно в унылых сумерках. Несколько раз он провел языком по пересохшим губам. Потом, зажав в руке измятое письмо, торопливо пошел к ближайшему фонарю и вскрыл конверт. В неровном свете фонаря он прочитал:

Дорогой мистер красавчик!

Ты, видно, хотел из меня дуру сделать, мне теперь на тебя глаза раскрыли, так вот я тебя извещаю, заруби себе это на носу, что я выхожу замуж, по-правдашнему, в церкви, и не нуждаюсь больше в твоих ухаживаниях и в том, чего ты мне наобещал, благородный такой сэр. Мистер Освальд об нас позаботился и устроил, что мы с мужем в том месяце поедем в Новую Зеландию, точь-в-точь как он сделал и для моего друга Эда Коллинза, который был здесь до меня, я его, понятное дело, разыщу, когда приеду. Так что я теперь жить буду в новой стране, в довольстве и в роскоши. Воображаю, до чего ты разозлишься!

Твоя Луиза Бёрт.Ты меня ни разу не надул. Мне тебя жалко.

Разочарованный Пол медленно оторвал взор от письма. В конце концов все оказалось сущей ерундой. И тем не менее странные мысли зароились в его мозгу. Полу казалось, что он парит в сумеречном свете между иллюзией и действительностью. Улица, мягко покачиваясь, уплывала куда-то вдаль. В ушах у него гудело и жужжало. И тут, словно его дух, спавший последнее время, отдохнув, снова набрался сил, все вокруг залил яркий свет. Завеса медленно раздвинулась.

Приподняв одно плечо, протянув руку к колеблемому ветром огоньку, Пол стоял и перечитывал письмо, злобное, дурацкое, насквозь пропитанное дешевым тщеславием обиженного судьбой существа. И одна фраза – насущно важная, исполненная страшного значения – выступала из него, словно начертанная огненными литерами: «…моего друга Эда Коллинза… здесь до меня…» Лицо Пола в полутьме улицы окаменело, застыло. Но глаза его сверкали, и жилки на висках учащенно бились.

Как же он раньше не подумал об этом? Хотя мозг его продолжал лихорадочно работать, он пытался успокоиться, пытался собрать воедино обрывки смутных мыслей. Луиза Бёрт двенадцать лет прослужила у Освальдов – факт сам по себе хотя и примечательный, однако ничего не доказывающий. Но этот же факт становится исключительно важным, если сопоставить его с тем, что вместе с Бёрт в доме Освальдов работал Эдвард Коллинз.

Да! Да! Как же случилось, что оба главных свидетеля по делу Мэтри оказались на службе в семье Освальд? Возможно, все объясняется филантропией. Но своеобразное все-таки добросердечие у этих Освальдов: женить своих слуг, а затем сплавлять их на край света. Нервы Пола были натянуты до предела, и его внутреннему взору вдруг представился Енох Освальд – высокий, с массивной головой, ушедшей в высокие, угловатые плечи, с темными глазами, благожелательно смотрящими из-под седых бровей. Неужели этот добрый человек может быть каким-либо образом причастен к делу Мэтри?

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Большие книги

Дублинцы
Дублинцы

Джеймс Джойс – великий ирландский писатель, классик и одновременно разрушитель классики с ее канонами, человек, которому более, чем кому-либо, обязаны своим рождением новые литературные школы и направления XX века. В историю мировой литературы он вошел как автор романа «Улисс», ставшего одной из величайших книг за всю историю литературы. В настоящем томе представлена вся проза писателя, предшествующая этому великому роману, в лучших на сегодняшний день переводах: сборник рассказов «Дублинцы», роман «Портрет художника в юности», а также так называемая «виртуальная» проза Джойса, ранние пробы пера будущего гения, не опубликованные при жизни произведения, таящие в себе семена грядущих шедевров. Книга станет прекрасным подарком для всех ценителей творчества Джеймса Джойса.

Джеймс Джойс

Классическая проза ХX века
Рукопись, найденная в Сарагосе
Рукопись, найденная в Сарагосе

JAN POTOCKI Rękopis znaleziony w SaragossieПри жизни Яна Потоцкого (1761–1815) из его романа публиковались только обширные фрагменты на французском языке (1804, 1813–1814), на котором был написан роман.В 1847 г. Карл Эдмунд Хоецкий (псевдоним — Шарль Эдмон), располагавший французскими рукописями Потоцкого, завершил перевод всего романа на польский язык и опубликовал его в Лейпциге. Французский оригинал всей книги утрачен; в Краковском воеводском архиве на Вавеле сохранился лишь чистовой автограф 31–40 "дней". Он был использован Лешеком Кукульским, подготовившим польское издание с учетом многочисленных источников, в том числе первых французских публикаций. Таким образом, издание Л. Кукульского, положенное в основу русского перевода, дает заведомо контаминированный текст.

Ян Потоцкий

Приключения / Исторические приключения / Современная русская и зарубежная проза / История

Похожие книги

Африканский дневник
Африканский дневник

«Цель этой книги дать несколько картинок из жизни и быта огромного африканского континента, которого жизнь я подслушивал из всего двух-трех пунктов; и, как мне кажется, – все же подслушал я кое-что. Пребывание в тихой арабской деревне, в Радесе мне было огромнейшим откровением, расширяющим горизонты; отсюда я мысленно путешествовал в недра Африки, в глубь столетий, слагавших ее современную жизнь; эту жизнь мы уже чувствуем, тысячи нитей связуют нас с Африкой. Будучи в 1911 году с женою в Тунисии и Египте, все время мы посвящали уразуменью картин, встававших перед нами; и, собственно говоря, эта книга не может быть названа «Путевыми заметками». Это – скорее «Африканский дневник». Вместе с тем эта книга естественно связана с другой моей книгою, изданной в России под названием «Офейра» и изданной в Берлине под названием «Путевые заметки». И тем не менее эта книга самостоятельна: тему «Африка» берет она шире, нежели «Путевые заметки». Как таковую самостоятельную книгу я предлагаю ее вниманию читателя…»

Андрей Белый , Николай Степанович Гумилев

Публицистика / Классическая проза ХX века
Искупление
Искупление

Фридрих Горенштейн – писатель и киносценарист («Солярис», «Раба любви»), чье творчество без преувеличения можно назвать одним из вершинных явлений в прозе ХХ века, – оказался явно недооцененным мастером русской прозы. Он эмигрировал в 1980 году из СССР, будучи автором одной-единственной публикации – рассказа «Дом с башенкой». Горенштейн давал читать свои произведения узкому кругу друзей, среди которых были Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Фазиль Искандер, Лазарь Лазарев, Борис Хазанов и Бенедикт Сарнов. Все они были убеждены в гениальности Горенштейна, о чем писал, в частности, Андрей Тарковский в своем дневнике.Главный интерес Горенштейна – судьба России, русская ментальность, истоки возникновения Российской империи. На этом эпическом фоне важной для писателя была и судьба российского еврейства – «тема России и еврейства в аспекте их взаимного и трагически неосуществимого, в условиях тоталитарного общества, тяготения» (И. В. Кондаков).Взгляд Горенштейна на природу человека во многом определила его внутренняя полемика с Достоевским. Как отметил писатель однажды в интервью, «в основе человека, несмотря на Божий замысел, лежит сатанинство, дьявольство, и поэтому нужно прикладывать такие большие усилия, чтобы удерживать человека от зла».Чтение прозы Горенштейна также требует усилий – в ней много наболевшего и подчас трагического, близкого «проклятым вопросам» Достоевского. Но этот труд вознаграждается ощущением ни с чем не сравнимым – прикосновением к творчеству Горенштейна как к подлинной сущности бытия...

Фридрих Горенштейн , Фридрих Наумович Горенштейн

Проза / Классическая проза ХX века / Современная проза