Вычисляя звезды

Я непроизвольно сглотнула, и запах мятной свежести, источаемый у меня во рту зубной пастой, достиг моего желудка, и его немедля скрутило тугим узлом. Я сделала глубокий вдох, и воздух обжег мою гортань холодом. Рука моя невольно потянулась к аптечке за «Милтауном», но я все же решила повременить.

Чертов, чертов Паркер!

Я не сообщила мужу о шантаже на работе, поскольку отчетливо понимала, что, поступи я так, он неминуемо бы ворвался в офис Клемонса и учинил бы там невесть что.

– Никому о том рассказывать не следует, – предостерегла я Натаниэля.

– Клемонса все же необходимо поставить в известность, – резонно возразил он.

Вставив зубную щетку в держатель, я вздохнула и предложила мужу:

– Давай перейдем в комнату и там присядем.

Натаниэль опустил взгляд. Увидев, какого цвета кончики его пальцев, он удивленно моргнул. Затем поспешно размотал зубную нить, бросил ее в мусорное ведро и принялся разминать пальцы.

– Ладно.

Усевшись на диване, я вдруг осознала, что руки мои предательски дрожат, а спину заливает пот. В очередной раз сглотнув, я опустила руки на колени. Получилась у меня ни дать ни взять расслабленная и женственная поза. Мама, поди, была бы мною сейчас вовсю горда.

– Если ты кому-нибудь проболтаешься о поведении Паркера, то и Клемонс прознает о том, что я принимаю «Милтаун», а также ему станет известно о моих фобиях и рвоте. И какими тогда станут его выводы? Сочтет ли он, что я гожусь для полета в космос? Не решит ли он, что я вообще не подхожу для участия в Программе? Он уже и без того считает меня не более чем рекламной зверюшкой, создающей благоприятное впечатление от деятельности МАК.

– Кто тебя подобной глупостью накачал? – Натаниэль подался вперед, и диван под ним заскрипел. – Поди, все тот же пресловутый Паркер?

Я невольно кивнула.

Муж мой поднялся на ноги и принялся мерить нашу комнатенку шагами, обходя, разумеется, разложенную сейчас «кровать Мерфи»[41]. Наконец он остановился перед кофейным столиком и, уперев руки в бедра и расставив ноги, произнес:

– Расскажи поподробнее, что все же произошло.

– Обещай, что никому ни словом не обмолвишься. – Кисти моих рук свело судорогой, но я все же в кулаки их не сжала. – И ничего не предпримешь по этому поводу.

Муж мой обратил свой взгляд на огни Канзас-Сити за окном и после продолжительной паузы промолвил:

– Могу лишь пообещать, что поговорю с тобой прежде, чем что-либо сделаю в дальнейшем. Большего не обещаю, поскольку не уверен, что сдержу слово, если таковое дам.

Большим пальцем я несколько раз провела себе по бедру, но дрожь в моем теле так и не унялась.

– У него – проблемы с левой ногой, – сообщила я. – Она, по его словам, временами покрывается мурашками, и ее точно булавками и иголками колет. Месяца два назад я случайно наткнулась на него на лестничной клетке, а он там встать на ноги вообще не мог. Просил меня никому об увиденном не говорить. Позже он, как мне показалось, весьма прилично ходил и даже вроде бы как ни в чем не бывало и бегал, и я было решила, что проблема его была только временной, разовой.

А еще, и об этом я к стыду своему сейчас все ж промолчала, было куда безопаснее подождать, а там, глядишь, кто-нибудь да и углядит его симптомы, а затем поделится своими наблюдениями с руководством Проекта.

Сделав очередной вдох, я подробно рассказала Натаниэлю о сегодняшнем полете, а затем и о требовании Паркера.

– Он взял меня с собой в клинику. Очевидно, не желал ни на минуту выпускать меня из виду.

– И ты отправилась с ним даже в смотровую комнату? – голос Натаниэля дрогнул.

– Нет… Конечно же, нет. Ждала его в вестибюле. – На посту медсестры был телефон, и я чуть было не позвонила Натаниэлю оттуда. Слава богу, как сейчас отчетливо понимаю, все же не позвонила. – Когда Паркер вышел, он был зеленым, что твой огурец. И он опрометью влетел в туалет, и там его немедля вырвало.

Проблема с небольшими клиниками заключается в том, что стены у них обычно невероятно тонкие, а мне по собственному опыту был отлично знаком звук, что издает человек, когда его неудержимо рвет.

– Минут через пять он вышел. Был он тогда бледным, но уже не зеленым, и глаза его опять закрывали огромные черные очки.

Об очках я упоминала далеко не случайно. Ведь мне отлично было известно, что после приступа рвоты глаза обычно краснеют.

Натаниэль хмыкнул.

– Очевидно, что диагноз ему поставили нешуточный. И что он тебе по этому поводу сказал?

Я покачала головой:

– Да ничего не сказал, а я спрашивать не стала. Позволила ему притвориться, что все обстоит наилучшим образом.

– Ты была к нему гораздо добрее, чем он того заслуживает.

Я вновь покачала головой:

– Просто не хотела выказывать к нему жалость.

– Что-нибудь еще?

– На обратном пути он позволил мне взять на себя управление «Т-38». То, разумеется, служило, по его мнению, мне наградой. – Мои пальцы сковал лед, в который превратилась кровь у меня в жилах. Как же у меня вообще получалось потеть и мерзнуть одновременно? – Вот в общем-то и все. Мы вернулись на аэродром МАК, а далее все происходило по штату, буднично, будто ничего и не случилось.