Вычислить и обезвредить

Я, разумеется, не посвящал Мари в подробности своей личной жизни, но и вымыслами себя особо не утруждал. Если не хотел с ней встречаться, просто говорил, что много дел, занят, вынужден на какое-то время уехать в командировку, ну и так далее. Ни разу она не позвонила мне сама, по собственной инициативе, если я специально её об этом не просил, ни разу не пыталась даже анонимно проверить: действительно ли я уехал из Брюсселя, или просто занимаюсь дома собственными делами. Такое доверие было, разумеется, приятно, но, честно признаюсь, настораживало. Нормальные женщины так себя не ведут. Мне во всяком случае ни с чем подобным в жизни сталкиваться ещё не приходилось.

- Почему ты так веришь мне? - спросил я как-то Мари, поддавшись внезапному приступу хандры и дурного настроения. - Отчего такая доверчивость? А если я элементарно морочу тебе голову?

- Наверное, потому, что я вас люблю, - просто ответила она.

И я почувствовал себя совершенно обезоруженным. Этому ребенку (она была моложе меня на полтора десятка лет и упрямо говорила мне "вы" даже в самые интимные минуты, хотя все женщины, переходя из вертикального в горизонтальное положение, автоматически переходят на "ты") нельзя было врать, этого ребенка грешно было обманывать. И даже её признание в любви не испугало меня, хотя обычно именно так и бывало. Она сказала "я вас люблю", как если бы констатировала самую обычную вещь: идет дождь, перегорела лампочка, я вас люблю... Необыкновенное существо!

Я сам удивлялся, но Мари стала мне необходима. Прежде, чем что-то написать, я должен был проговорить основные моменты, проверить правильность того или иного вывода, выделить наиболее выигрышные места. Раньше мне хватало диктофона, теперь я привык к живому слушателю, который не хуже диктофона запоминал все, что я говорил. Да, цинично, утилитарно, согласен. Но и Мари стала заметно лучше писать, её заметки сделались острее и глубже, материалы - "горячее", хотя один Бог знает, когда она успевала делать ещё что-то для себя. Я просто не оставлял ей на это времени!

Но мы были счастливы. Я не осознавал этого тогда. Даже первый робкий тревожный сигнал не заставил меня ни о чем таком задуматься. И это было моей главной ошибкой. Мне следовало бежать, сменить документы, уехать в другую страну, начать все заново. Но все это было возможно только без Мари, - а я уже и мысли такой не допускал, хотя сам себе в этом не признавался.

Все началось с того... Точнее, моя нормальная жизнь кончилась, когда как-то за завтраком я наткнулся в газете на короткую заметку. Железнодорожная катастрофа, несколько десятков погибших. В том числе, мой отец и моя мачеха.

Я не видел их двадцать лет и не испытывал особого желания увидеть, но сообщение о том, что их больше нет на свете, поразило меня острее, чем я мог это предположить. Воспоминания детства вдруг стали мелькать передо мной, причем "кадры" сменяли друг друга стремительнее, чем в смешных, торопливых лентах старого немого кино.

Наверное, я сильно побледнел, потому что Мари тут же спросила:

- Вам плохо? Что случилось?

- Ничего, - ответил я. - Душно, наверное.

Частично это было правдой. Больше вопросов Мари, по своему обыкновению, не задавала и сразу после завтрака исчезла по каким-то делам. А я остался один, осмысливать случившееся.

Мои родители позавчера погибли, наверное, ехали на какое-то очередное семейное торжество к родственникам мачехи - я ещё не забыл эти обязательные визиты! И что мне теперь делать? Ехать на похороны? В качестве кого? Меня прежнего - официально не существует, меня уже давно фактически похоронили. А с какой стати респектабельному бельгийскому журналисту появляться на похоронах каких-то мелких парижских буржуа? Тем более что официально меня о похоронах никто не уведомлял, а о том, что хоронить, скорее всего, их будут на кладбище Сен-Женевьев де Буа, в парижском пригороде, мог догадаться только очень близкий человек. На этом кладбище традиционно хоронят русских эмигрантов и их потомков.

Если бы я мог выбирать место последнего успокоения для себя, то тоже предпочел бы покоиться там. Старое, всем известное кладбище Пер-Лашез, оказавшееся теперь практически в самом центре Парижа, всегда напоминало мне перенаселенные улицы итальянских трущоб, хотя, конечно, там было куда шумнее. Респектабельно, конечно, но... К тому же меня неприятно поразил в свое время один эпизод.

Тогда мы ещё были вместе с Дениз. Почему и зачем нас занесло на Пер-Лашез, не помню. Но там Дениз показала мне одну могилу, точнее, не могилу, а ухоженный участок с надгробным камнем. На камне было написано: "Это место приобретено Французской компартией". Не столько смешно, сколько глупо, но мне почему-то претила сама мысль о том, что мой прах упокоится рядом с какими-то уж чересчур практичными и предусмотрительными коммунистами, пусть и французскими.