Выдумки чистой воды

— Рехнулся ты совсем, Петер, на старости лет. Сколько раз ведь говорил, предупреждал — не доведет ночная работенка до добра! И сам замараешься, и вся семья безвинная ни за так под нож пойдет! Или думаешь: подмогнут? Зря надеешься! Какие-такие уж в наши времена астрологи, тем паче звездочеты. Тише! Сам не бери грех на душу и меня за собой в ад не тяни, шесть голов по лавкам сидят, трое под столом ползают! Ведь сам же прекрасно знаешь, по указу Ее Величества всю эту нечисть по стране на корню изводят. Или — если я писарь Канцелярии, так я враг себе, что ли? Уймись, друже! Я со святыми отцами в церкви предпочитаю общаться, а не в священном суде или вашем «богоугодном заведении». И тебе, дурья голова, советую, не искушай бога, а дьявола тем паче. Да и зачем тебе эти мозгляки дались? Такой соврет — недорого возьмет. А потом — на самого папу порчу навели… Без них и чертовых их книжонок точно не обошлось… Так что ты это, не очень… Да, смотри, дома не ляпни. Бабы — они дуры. Язык без костей. Разнесут по свету, жалеть будешь, да поздно…

— Ну, а тут появляется этот ее жеребец. В дверях встал, да и застыл, как столб соляной… И вдруг ротик раскрыл и зачирикал, и зашелся, как дворняга под плеткой. Я аж онемел и портупею с мечом от удивления со скамьи наземь спихнул. Ну, думаю, пропой свою песенку заупокойную, последнюю, самую сладкую… Встал, пояс нацепил, сапоги подтянул, взглянул… И, видно, чего-то его душонка смрадная учуяла. В ноги мне бух. Сапоги целует, слюной брызжет, за руки хватает: не хотел… не разобрал… Смилуйся… Двинул его по зубам легонечко пару раз, сапоги потом час пришлось отмывать от слюней поганых да кровянки… Я до дверей дошел, обернулся, а он к ней с кнутом подкрадывается, точь-в-точь как хорь к курятнику… А дура лежит на скамье, растопырилась, словно утка разомлевшая… Хотел вернуться, поддать ему еще разочек, да лень…

— …Посмотрел я, значит, на него, посмотрел. Сел и написал все, как оно есть. Взяли сразу же, пикнуть не успел. Прямо с торжища и повели «родненького». И товары его говенные за ним. Доказательства, значит. Ну, он сначала крылья распускал, я да я, да ложь все это… А как гвоздиком под ноготочками поковыряли маленько, сразу в себя пришел, очнулся, значит, мил человек… И ну в ногах ползать, значит, приноровился. И все в мою сторону своими глазенками гадючьими зырк да зырк… Присудили пятнадцать горячих, с полной конфискацией всего барахлишка, и из столицы чтоб до ночи упростался… А с судейским я свой парень — с детства нос к носу росли, — потом, значит, барахлишко-то его поделили… Да там и глазу на что упасть не было, так, труха одна… Зря только время потерял…

ОН вернулся домой около полудня.

— Опять где-то полдня шлялся! — Визгливый голос жены, словно ржавой пилой по бруску.

— Заткнись! Сколько раз тебе повторять, дура набитая! Не смей беспокоить меня после работы. Знаешь, что не терплю, и все равно долдонишь одно и то же, как недоношенная индюшка! Куда это Анна запропастилась?

— В лавку пошла. Обед стынет. Уж и в башню сбегала. Говорят: отработал и ушел. А я тут, как дура, дома сиди — голову ломай: может, какой вражина подкараулил да башку проломил… И ведь седина в висках уже у кобеля старого, а все к своим друзьям тянешься, как щенок к титьке… Никакого сладу с тобой нет…

— Обедать не буду… Лекаря позови… С глазами что-то… Да и вообще неймется… Пойду прилягу…

Сна не было. Уставился в засиженный мухами потолок, по которому медленно передвигался солнечный блик. «Старею… Выходит, придется работенку менять, уже не по плечу… Звезды… Откуда они, зачем они, кому нужны и для чего светят? Прости, Господи, мои мысли грешные! Все, что ты сотворил — благо!.. А может, это испытание свыше? Может, десница Господа упала на раба грешного, малого, на слепого земного червя недостойного? И все же зачем они светят?..»

…Летний прохладный вечер. За тонкой деревянной стеной шумно вздыхает корова. В широкую щель виден ее чуть влажный, темный бок. Треск неутомимых сверчков за печью… Наружная дверь скрипнула, распахнулась… Рука отца — большая и теплая, как печь в зимнюю стужу… Пойдешь со мной за лошадью, сынок?.. Пойду, папа… Тропинка петляет по старой буковой роще… Темно-бархатный ковер неба выткан яркими переливающимися блестками. Луна круглая-круглая, как пышный пасхальный кулич. Папа, а что там, наверху? Там царство Божье, сынок… А зачем так много на небе светлячков?.. Это маленькие факелы, которым ангелы освещают путь земной и небесный, сынок… Теплые губы коня, аромат клевера кружит голову, плеснула в реке рыбина… Протяжное уханье донеслось из леса… Папа, а что это?.. Это души заблудших и грешных людей одиноко бродят во тьме, сынок, ищут дорогу на небо и не могут найти… Оттого и плачут…

ОН очнулся от того, что хлопнула входная дверь внизу. Скрип шагов по шаткой узкой лестнице. Гладкий лоснящийся подбородок вошедшего, пухлые ручки с розовыми ноготочками… Жирный, скользкий угорь…

— На что жалуемся, сын мой?

— Глаза… болят… И нутро горит, будто огонь развели… Плохо… Руки не слушаются…