Выдумки чистой воды

— Ну, твое счастье! Опять ты от меня уходишь! — еле слышно раздалось в вышине. — Но уж на третий раз не уйдешь!

А гром ударил еще раз, и еще, и повторился, и приблизился, и заполонил собою площадь, и еле живой царь Обимурский понял, что нет никакого грома, нет никакой грозы (какая же это может быть гроза в конце сентября!), — а есть медный грохот литавр и рокот барабанов. Громоподобный марш бил в дома, в асфальт, в облака!

На площади уже печатал шаг оркестр, а за ним тянулась нестройная колонна молодых людей. То есть колонна эта изо всех сил пыталась быть нестройной, она рассыпалась бы, кабы не шли обочь старики и не поддерживали равнение, не понужали молодых держать строй.

Водяной кинулся было прочь, подальше от памятника, но невольно взор его приковался к лицам идущих. А посмотреть было на что!

Так, в колонне двигались лица самые что ни на есть разноцветные. Розовые, белые, голубые, желтые, зеленые! Даже серо-буро-малиновые. Встречались лица в полосочку или в клеточку. У тех же, кто направляли колонну к стройности, лица были прозрачно-восковыми, однако все как одно пламенели кумачовым румянцем, придававшим старикам вид неувядаемой бодрости, негаснущего задора и вечного стремления вперед. Однако… однако и молодежь, как заметил Водяной, была не столь проста. Если задние ряды щеголяли противоречивостью окраски, то идущие впереди тоже горели румянцем.

Водяной и сам не заметил, как ноги его пошли за музыкой и людьми. По счастью, тело от ног не отставало, да и глаза тоже двигались туда, приметив при этом прелюбопытнейшую деталь: густой румянец у некоторых молодых людей был… накладной!

Насладившись игрой красок, наш герой вспомнил наконец-то, кто он вообще и чем занят, и решил пойти своей дорогой познавать людей и искать пропажу, тем более, что слух его уже пресытился боевитой музыкой, однако решение решением, а остановиться он не мог.

Что за дела? Ну что за дела? Напущено на него, что ли?

Отчеканив против воли несколько шагов, Водяной с ужасом понял: так оно и есть. Права, права была Омутница, наставляя: «Ничего своего не утрать в странствии. Кто владеет частью, тот владеет и целым». Да, не только на ветер, на след, на землю, на лягушку, на голубиное сердце, на кладь и оговор чаруют злые кудесники. Захватив какую-то вещь, они могли сделать ее хозяина верным своим рабом. Горе, горе Водяному! Едва избавился от хватки черного монумента, как снова попал в полон. Видно, тот ворожбит, который скрал его одежду, шел сейчас среди цветноликих или обочь их. А кто — поди угадай. К вящей печали нашего героя, куртки, схожие с утраченной, носили действительно многие и многие.

Страх вполз в душу Водяного и свернулся там, подобно зловещему угрю-рыбе…

* * *

Тем временем колонна, понукаемая румяными стариками, образовала каре у подножия памятника. В центре встал грузовик, перегруженный лопатами, ломами, граблями и строительными носилками. «Может быть, это подарки молодым?» — подумал Водяной, однако особой радости в разноцветье лиц не увидел. Среди сопровождающих возникла заминка, в рядах колобродили. Старики словно не знали, что теперь делать.

Колонна разошлась! Позванивала тихая струна, заглушая однообразие барабана, молодцы и девицы душевно пели. Несколько человек серьезно, истово дрались. Одни были увешаны цепями разной толщины, другие — утыканы многочисленными булавками. Если побеждали первые, они тут же опутывали противника цепями, ну а вторые, соответственно, ущемляли его одежды булавками. Водяной увлекся и начал сочувствовать то одной, то другой группе, только удивился, почему это люди так-таки хотят видеть вокруг только себе подобных, ведь куда интереснее разнообразие…

Его обоняние встревожил горьковатый дымок: юнцы разложили костерок, и уже что-то бурлило над ним в котелке, а рядом достраивали шалашик из сорванных здесь же, на клумбе, кроваво-красных цветов, примороженных сентябрьскими утренниками. Двое жарко обнимались, упав в клумбу, и снова почудился нашему герою чистый алмазный блеск, и взор его затуманился, потому что теперь он был как бы человек, а всякий человек мечтает о любви…

И вдруг раздался вой сирены. Бодрость вновь взыграла на старческих щеках, расшалившуюся молодежь мигом сгуртовали, а на площадь выскочила белая с красным крестом машина, и два молодца из самого-самого первого ряда извлекли из той машины древнего старика. Неземное синее играло на бортах его пиджака, озаряя лицо и придавая чертам вид возвышенный и вдохновенный. Да что там говорить — хорошее, доброе, светлое лицо было у старика, и даже румянец вроде бы не так уж на нем буйствовал, но чувствовалось что-то такое в этом лице… странность какая-то…

Ничего себе какая-то! Да явно спал старик!

Спал, спал он непробудным сном и не шевельнулся, когда два молодца несли его почтительно к грузовику, водружали меж лопат и носилок, да так и стали позади, бережно поддерживая, чтобы Спящий, не дай Бог, не рухнул с высоты.