Выгодный риск

На льду уже собралась толпа человек в пятьдесят, поделившихся на два отряда. Пока не начинали, ждали запоздавших. Мимо Тараскина пробежал мастеровой из слесарной, на ходу срывая с головы фуражку-московку, за ней тужурку. Быстро кивнув городовому, не побежал к своим, а вернулся.

– Слышь, Петрович, там, – он показал в дальний конец пруда, – под Горбатым мостом человек лежит… Ты глянь, чтобы не околел часом на морозе…

Тараскин нахмурился:

– Точно человек?

– Точно… господин какой-то…

– Где, говоришь, видел?

– Под Горбатым мостом, да ты приметишь…

Предупредив мастерового, чтобы «без баловства», Тараскин подхватил шашку, что сильно путалась при быстрой ходьбе, и направился к мосту. Еще издали он заметил на льду черную спину. Человек лежал лицом в снег. Но так, что не сразу заметишь: арка моста прикрывала. Городовой подумал, что, делая утренний обход, упустил. Если по чести, не слишком-то и смотрел. Ну что на льду может быть. И вот теперь неприятность. Он знал, что господин оказался под мостом самым заурядным образом: вечером хорошо погулял в гостях или трактире, пошел пешком, заплутал, вышел на лед и упал без чувств. Или вздремнуть решил. Оставалось только проверить, как давно лежит.

Присев перед лежащим, Тараскин уверенным жестом сунул пальцы ему за шиворот. На ощупь естественного тепла не ощутил. Подтолкнув руки под грудь, с некоторым усилием перевернул тяжесть на спину. По тому, что не откинулась рука, а пошла за телом, как примерзшая, понял он, что дело плохо. А заглянул в открытые глаза и побелевшие лицо, убедился окончательно. Господин был глубоко мертв. Мороз никого не щадит. Сколько пьяных замерзает. На их участке десятки за зиму числятся.

– Ох, Масленица, дорого же ты обходишься, – проговорил Тараскин, снял шапку и перекрестился. Праздник собирал страшный урожай. И ничего с этим не поделать. Теперь надо было поступать, как полагается: дать сигнал ближайшему посту, чтобы другой городовой вызвал санитарную карету.

Тараскин еще раз глянул в мертвое лицо, и тут ему показалось, что погибший как-то не так выглядит, как полагается выглядеть замерзшему насмерть пьянице. Что-то было по-другому. Тараскин не мог точно понять, что именно смущает, но опыт городового говорил: тут какая-то несуразность. Он прикинул и решил, что вызвать надо из участка. А хоть бы и самого пристава. Аккуратно вернув тело в прежнее положение, Тараскин дал двойной тревожный свисток.

Как будто ждали сигнала, шеренги мужиков ринулись в честной бой.

Застучали кулаки по головам и зубам, закричали на все лады лихость и боль, заскрипел лед под сотней ног. А над кровавым побоищем стояло высокое лазоревое небо, обещая весну и счастье. Все это стало глубоко безразлично Тараскину. Он стал думать, как дать вразумительные разъяснения приставу. И что-то не мог их найти.

• 26 •

Такой глупости Пушкин не позволял себе с первого года службы в Московском сыске. Когда хотел за несколько дней раскрыть все преступления и отдать под суд всех злодеев. Ночевать на стульях в приемном отделении – вообще дело не слишком приятное, а зимой особенно. Проснувшись в начале девятого, Пушкин ощутил затекшую спину, отлежанный бок и жуткий озноб. Он промерз, как будто спал на улице. Физические неудобства были сущим пустяком. Настенный маятник показывал пять минут девятого. Никаких вестей из Пресненского участка не поступило. Ради которых пришлось спать на стульях.

Резво встав, Пушкин принялся делать движения гигиенической гимнастики. Не столько чтобы размяться, сколько чтобы согреться. Отсутствие новостей означало одно: Петрушка обманул городового, то есть Ревунов проморгал возвращение Лазарева. Что поделать: стоять на посту всю ночь на морозе – испытание непростое. Наверняка забегал к дворнику погреться. Как раз чтобы ночной гость вернулся домой незамеченным. Теперь необходим утренний визит в дом Авдотьи Семеновны. Если сынок уже на службе, то дальше – в страховое общество. Что будет крайне неудачным вариантом. Кирилл Макарович обещал ничего не говорить Лазареву об интересе сыска к его персоне, но кто может поручиться. Когда на весах долг гражданина и помощь сослуживцу, трудно сказать, что перевесит.

Пушкин принялся разгонять кровь с удвоенной силой. Делал повороты корпусом, нагибания, махи руками вверх и вниз и даже приседания. Он уже готов был заняться отжиманиями от пола, когда позади раздался шорох. Так шуршит подол платья. Не останавливая разминку, Пушкин обернулся.

– Простите, что помешала…

Сильнее Пушкин удивился бы, если бы перед ним стоял Лазарев или месье Жано. Визит Агаты в такой час в сыскную полицию – что может быть удивительнее? Пушкин не умел удивляться. Ничего хорошего такое послушание мадемуазель Керн не сулило. Чтобы Агата, как послушная девочка, нанесла визит в такую рань… Должно быть, случилось нечто очень странное.

– Помешали несильно. Заканчиваю, – сказал Пушкин, старательно делая рывки согнутыми руками.

Агата покорно села на стул, оказавшийся рядом.

Закончив гимнастику крепким выдохом, Пушкин поправил сбившийся галстук, манжеты сорочки и подошел к ней.