Выйди из палатки

— Лена! — прошептал Паша, теряя голос. — Лена, ты почему не спишь? А ну спи сейчас же, дура такая! Спи, немедленно!

— Пашенька... — Паша в ужасе наблюдал за тем, как по ее щекам снова потекли слезы. — Пашенька, выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!

— Я никуда не пойду, Лена! — сказал Паша в полный голос и сел. — Я никуда не пойду. А ты спи, сейчас же! Кому сказал!

Он попытался засунуть Лену обратно в мешок, и это ему удалось. Она не стала сопротивляться, и Паша затянул молнию до предела. Лена лежала, вздыхала, смотрела на него и плакала. Паша отвернулся и заскрипел зубами. Топот и смех не прекращался. Потом перестал опять — сидят у палатки, перед порогом, и слушают. Паше даже вдруг показалось, что они трогают полог, пытаясь просунуть ухо, и полог шевелится.

Вдруг Лена, как была, в спальном мешке, со спрятанными руками, села, выпрямилась и сказала, ясным спокойным голосом:

— Паша! Выйди из палатки!

Паша чуть не умер.

— Паша! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Пашенька!

— Я никуда не пойду! — чуть не заорал Паша и вцепился от страха ей в плечи. — Лена, я никуда не пойду. Мне там нечего делать. Спать давай!

— Паша! — И Лена опять заплакала, и слезы опять полились в три ручья. — Выйди из палатки, Пашенька... Выйди из палатки!

— Не пойду, — просипел Паша. — Давай спать... — Он опять обнял Лену, теперь нежно, ласково, и зашептал: — Ну зачем ты меня прогоняешь, девочка... Ну что я тебе такого сделал... Ну я тебя разве хоть раз обидел? По-настоящему?..

— Нет, — плакала Лена. — Не обидел... Ни разу... Выйди из палатки, Пашенька... Ну выйди из палатки... Ты хороший, ты лучше всех, Пашенька...

— Ну вот, моя славная... И что же ты меня выгоняешь... Там холодно, сыро...

— Холодно, сыро... Выйди из палатки, Пашенька...

— Я там простужусь, заболею, намокну, охрипну, умру... Ты что, хочешь, чтобы я умер?!

— Нет, нет, нет... Ты что, дурак что ли... Выйди из палатки, Паша! — вдруг закричала она и забилась, пытаясь высвободиться из мешка. Паша держал ее, как ему уже показалось, из самых последних сил. Она билась, рыдала, дергалась, но, наконец, успокоилась и снова заплакала, тихо: — Пашенька... Выйди из палатки... Ну пожалуйста... Ну пожалуйста, Пашенька... Выйди из палатки... Выйди из палатки... — Она всхлипнула.

— Не пойду, девочка... — зашептал Паша. — Не пойду, и все... Нечего мне там делать... Меня там съедят эти дети... Ты что, хочешь, чтобы меня съели дети?

— Нет, не хочу... Дурак, что ли... Выйди из палатки, Паша!!!

Она плакала, всхлипывала и, наконец, снова уснула. Паша уложил ее, сел — стараясь не слушать дьявольский топоток и смех, которые то удалялись, почти растворяясь в жуткой тиши, то приближались снова, отдаваясь в ушах молотками. И Паша сидел, сжав челюсти и закрыв уши, и ждал, когда все это закончится — или когда он, наконец, свихнется.

Затем настала очередь Марины.

— Паша! — Паша открыл глаза и повернулся к ней. Она, приподнявшись на локте, смотрела ему в глаза. — Пашенька! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!

— Рина! — сказал Паша устало. — Рина, я ведь сказал уже. Не пойду! Не пойду... Давай спать. Нам ведь вставать рано...

— Пашенька... — Марина заплакала. — Пашенька, выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!

— Не пойду, — вздохнул Паша и обнял ее, и прижался к мокрой щеке, и ему самому захотелось вдруг разреветься, как потерявшемуся мальчишке. Они сидели так какое-то время, и Марина только негромко всхлипывала, потом он уложил ее на место, и она лежала, вздыхала, смотрела на него и плакала. Паша отвернулся. Топот и смех не прекращался. Теперь было ясно, что проклятых детей там человек не меньше десятка, и они бегают вокруг палатки, смеются, и останавливаются у входа, и в страшной тишине тихо шепчутся, и трогают полог, и он шевелится, а они снова трогают, трогают, трогают и хихикают, топчутся и смеются, сидят у порога и слушают, и шепчутся, и хихикают снова, и так без конца.

Марина села, выпрямилась и сказала, так же спокойно и ясно:

— Паша! Выйди из палатки!

Паша стиснул зубы и застонал.

— Паша! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Пашенька!

— Я никуда не пойду! — сказал тихо Паша, и снова обнял ее, и снова прижался к мокрой щеке. — Никуда я сейчас не пойду. Давай баиньки. Вставать рано. Автобус, проклятый, теперь точно на него опоздаем.

— Паша! — И Марина опять заплакала, и слезы опять потекли по щекам. — Выйди из палатки, Пашенька... Выйди из палатки!

— Не пойду, — прошептал Паша в мокрую щеку. — Давай спать... — Не надо меня прогонять, девочка... Я ведь хороший, я ведь тебя люблю, просто ужасно... А ты меня гонишь... Я разве тебя обидел, хоть раз? Тебе разве было со мной когда-нибудь плохо? Хоть раз?..

— Нет, — всхлипывала Марина. — Не обидел... Ни разу... Выйди из палатки, Пашенька... Ну выйди из палатки... Ты хороший, ты лучше всех, Пашенька...

— Ну вот, моя девочка. Не прогоняй меня. Там холодно, сыро, я заболею и простужусь, и не будет меня. Как же вы без меня?

— Холодно, сыро... Выйди из палатки, Пашенька...

— Я там простужусь, заболею, намокну, охрипну, умру... Ты ведь не хочешь, чтобы я умер...