Выход 493

Крысолову, давно отвыкшему переживать чувство неловкости и забывшему, что такое полыхать со стыда, показалось, что его щеки сейчас просто сгорят дотла. Давно никто не смел так подкалывать его. Даже близким и друзьям он не позволял насмешничать над собой или предосудительно высказываться об его поступках, пускай даже порой нелогичных или откровенно смешных. Даже в тех немногочисленных случаях, когда он по-настоящему чувствовал на себе вину, зная, что сплошал, ему было проще позволить себя обвинить, чем дать возможность осмеять или подтрунивать. Может быть, именно поэтому его так взбесила хоть и на мгновение, но все же воссиявшая на лице зомби издевательская улыбка? Или это ему только показалось? Или это ныне такой улыбкой наделены все зомби, у которых сгнила и отпала часть лица, выставляя напоказ кривые костные образования? Даже если так, то в том, что выпуклый глаз подмигнул, Крысолов не имел никаких сомнений.

— Чего ты хочешь? — тоном, не выдавшим внутреннего состояния, спросил Кирилл Валерьевич.

— Во-от, уже и намечается конструктивный диалог, — довольно протянул голос.

— Интересно, на какую это тему такая тварь, как ты, решила завести со мной диалог? Хочешь потешить свое самолюбие, насладиться господствующим положением, прежде чем отдать подчиненным команду рвать нас?

— Опять пылишь, Крысолов? Я вот сколько лет уже ни с кем не говорил и то не забыл культуру общения, а ты как с цепи сорвался. Причем я ведь и родителей твоих постарше буду, а ты, еще не понявши что к чему, сразу ко мне с ругательствами. Нехорошо.

— Знаешь, если бы ты был достойным врагом, я бы тебя уважал, — сморщил лицо Кирилл Валерьевич. — Если бы ты находился среди этих зомби, я бы тебя уважал. Но ты ведешь свою войну подло, исподтишка, боясь показать свое истинное лицо. Ты, как говорит мой напарник, дрейфло, а потому, насколько бы ты ни был старше моих родителей, я не могу к тебе испытывать ничего, кроме презрения.

— Я понял, — спокойно ответил голос. — Ты все еще не можешь за столько лет перестроить себя, смириться с тем, что господство человека на Земле закончилось. Люди ныне на равных с остальными живыми существами, Крысолов, и каждый из видов сражается по-своему. Увы, не человек теперь определяет честность боя. Ты можешь сколько угодно презирать своих врагов, ненавидеть, обругивать, но от этого ничего не изменится. Лань может лишь убегать ото льва, и никогда не будет иначе.

Обдумывая ответ, Крысолов потер подбородок, громко выпустил через ноздри воздух.

— Я тебе скажу вот что: выжив после войны, мы думаем, что нам повезло. Что каждый уцелел благодаря своей индивидуальной исключительности. Что ногтями выскреб шанс на жизнь. Но жизнь ли это? Открой глаза, и ты увидишь, что мы давно стали как твои гнилозомби, только упорно отрицаем это. Еще считаем, что не окончательно потеряли рассудок. Да что там рассудок — мы ухитряемся верить, что способны управлять своими жизнями! Мы планируем, что будем делать завтра, в следующем месяце, на год наперед, погружаемся в личную жизнь, строим какие-то нелепые отношения, заводим семьи, рожаем детей. Для чего? Почему мы отбрасываем мысль о неминуемой смерти с такими лицами, будто это вообще никогда не случится? Ведь о том, что смерть ходит за нами как тень, знают все. Но никто не думает, что однажды ей надоест собирать нас по одному. Просто слепцы не видят яму впереди себя. Они считают, что если прошли по минному полю чуть дальше остальных, то это уже значит, что они выиграли! Живи, человек, живи, ты ведь пережил Великий День Смерти! Ты теперь будешь существовать вечно, ты выиграл путевку в рай, и считай, что уже идешь к его вратам по красной ковровой дорожке.

Мало кто понимает элементарную истину: вымирать, как мухи, мы начнем уже тогда — а я тебя заверяю, что ждать осталось не так уж и долго, — когда наше оружие придет в негодность. Оружейного же завода у нас нет. Без своих карабинов мы не сможем подниматься на поверхность. Сталкеры не смогут выискивать нужные запчасти к генераторам и вечно ломающимся ротаторам, которые производят сухое горючее. Без генераторов не будет электричества, без горючего машины превратятся в груду лома. А закончится электричество — перестанет расти пшеница или то, что мы ею называем. Не станет хлеба. Не сложно поймать смысл следующего хода, не правда ли? Не сложно понять, что без хлеба, электричества, без машин, лишенные возможности подняться наружу… Я не могу с уверенностью сказать, что мы останемся людьми, что мы не станем пожирать друг друга как паразиты, не станем убивать за черствый кусок кныша!