За рулем, вместо шаманящего над Кораном, тряся пластмассовыми, наполненными рисом шариками, Бешеного, нервно барабанил пальцами по рулю и беспокойно ерзал задницей высокий, тощий сталкер по прозвищу Ариец. Белобрысый скуластый молодик лет двадцати трех с квадратным подбородком и острыми, холодными, голубыми глазами. Он больше думал, нежели говорил, и это Стахов в нем ценил.
Он — последний из экипажа «Чистильщика», кто умел водить эту махину, но радости по этому поводу он либо не испытывал вообще, либо очень удачно ее скрывал. Ведь старшаки-то знают, как все молодые любят покрутить баранку. Этот же, казалось, даже не хотел притрагиваться к рулю.
— Сколько уже? — нарушил повизгивавшую унылым ветром тишину Илья Никитич.
— Час десять, — с готовностью ответил Ариец.
Он хотел сказать что-то еще или спросить, но в последний момент передумал, и вырвавшееся с его горла «а…» так и осталось звенеть в воздухе, никем так и не нарушенное.
С каждым щелчком секундной стрелки самолетных часов, прикрепленных несколькими болтами к приборной панели, затея по возвращению «Разведчика» Стахову казалась все более абсурдной. Да, сухое топливо не бензин и не взрывается при той температуре, что октан, но как же все остальное? Как же колеса? Ведь они еще до полудня могли лопнуть, как надувные шарики! Дальше, — развивал мысль комбат. — Они же срежут крышу. Стало быть, окажутся открытыми. Впереди вечер, ночь. А если на них нападут крылачи? А если упавшее бревно повредило управление «Разведчика»? Что, если руль в какой-то момент заклинит, а тормоза — откажут? Или на полпути вырубится свет? Что они тогда будут делать? Пойдут пешком?..
А есть другой выход? Выход… Ах, как сладко это слово! Если он есть, за него стоит умереть, как бы сардонически это не звучало.
Стахов снял с радиомодема рацию, включил ее громким щелчком тумблера, и поднес к пересохшим губам:
— Ну, что скажешь, Борода?
— Да уже заканчиваем, — ответил тот, стараясь перекричать рев пятисот сильного двигателя. — Пару минут прогреем, и можно будет сниматься.
— Значит, слушай, как мы с тобой поступим, — вновь заговорил временно исполняющий обязанности начальника экспедиции. — «Монстра» оставим пока что здесь, на всякий случай, вдруг они сюда вернутся, а сами поедем, посмотрим есть ли метка на перекрестке — я к тебе перебегу сейчас, Ариец тут сам, думаю, справится, — и если метки не будет, катнемся к точке, где остался «Разведчик». Идет?
— Идет, командир, — браво ответил Борода. — Перебегай, я тебе уже люк открыл и чайник поставил.
Дождь полностью стих. Но вместо него теперь по городу растягивался густой, клубящийся, простирающийся вправо и влево, но никуда не уплывающий желтый туман.
Облезшая ушанка взмыла в воздух, как напуганная курица, а верхняя часть узкой головы с намеком на растительность, вдруг разлетелась, как выпущенный из рук перезревший арбуз. Крысолов с Секачом всего и успели, что интуитивно пригнуться и зажмуриться.
Выстрел отдался многократным эхом, вернувшим это громкое «Бдуууххх!» из дремлющего леса и пустых городских улиц. Обезглавленное тело безумца подалось вперед, и упало к ногам сталкеров. Падающая с неба вода застучала по его плащу с особым грохотом, будто по расстеленному куску плотной сухой бумаги.
— А ты вовремя, — расправив плечи, приветливо махнул рукой Крысолов появляющейся из клубов тумана, темной фигуре.
Странной, неестественной походкой, будто у него в спине торчал топор, к ним вышел Лек. Он выглядел растерянным. Лицо его пожелтело от нахлынувшей дурноты и, казалось, он еле сдерживался, чтобы не сблевать.
Крысолов же вел себя так, будто ничто не угрожало его жизни ни мгновенье назад, ни в этот день вообще. Кое-как рукавом стерев с лица смешавшиеся с каплями дождя брызги крови, он шмыгнул носом и обошел распластавшееся на земле тело горе-стрелка. Затем, тихо насвистывая какой-то мотив, поднял с земли винтовку, на секунду задержав взгляд на кривой надписи на плаще покойника.
— Угу, стало быть, сам напросился, — сказал он и повернулся, чтобы поднять с земли свои автомат и шлем.
— Я убил человека, — не сводя глаза с все ширящейся лужи крови вокруг трупа, проговорил Лек.
Крысолов поднял на него глаза. Вскочил, оставив нетронутыми на земле свою амуницию, сделал к нему резкий шаг, взял его голову в обе руки, как баскетбольный мяч для броска, и заставил его взгляд встретиться со своим.
— Послушай меня, сынок. — Леку показалось, что его черные зрачки пульсировали, ритмично, в такт ударам сердца. — Ты убил не человека, ты убил мразь, которая отстреливала всех, кто попадал в этот город. Мы с Секачом тебе за это очень признательны, ты нам жизнь спас. Лек, не думай о нем — он бы и тебя убил, если б заметил. Ты ни под каким предлогом в мире не смог бы его убедить опустить оружие, я знаю таких людей — им все по херу, потому что у них есть гребаный прибор, который показывает где человек, а где мутант. Ты — хороший парень, я знал, что мы не зря шли за тобой. Вот, — он протянул ему израильскую винтовку, — это твой трофей. Ты заслужил, бери.