У. Г.: Я понимаю твою проблему. Деятельность жизни находится вне поля мысли. Жизнь — это просто процесс стимула и реакции; и то, и другое — это единое нераздельное движение. Но мысль разделяет их и говорит, что вот это реакция, а это стимул. Любое действие, которое порождено мышлением, по природе своей деструктивно, потому как мысль — это механизм, который поддерживает сам себя. Любое действие вне поля мысли — это одно непрерывное движение. Оно едино с движением жизни. Понимаешь, я говорю о потоке. Вам даже не надо выгребать из течения на берег. Но вы боитесь утонуть в нём.
В.:
У. Г.: «Мы не боимся…» [Смех] Да что ты говоришь? Ты уверен?
В.:
У. Г.: Да. Вот именно. Именно об этом я говорю. Уклонение от сложностей этого общества — это одна из самых больших ошибок, которые мы совершаем. Но там ничего нет, понимаете. Все эти богочеловеки, гуру и лизоблюды (самое острое слово, которое только можно применить) предлагают нам новый оазис. Вы обнаружите, что он ничем не отличается от других миражей. Мы оставляем всё ради некой мифической реальности, предлагаемой нам. Но это единственная реальность — другой реальности нет.
Я хочу подчеркнуть, что, если твоя энергия не тратится впустую в погоне за какими-то мифическими реальностями, предлагаемыми нам, жизнь становится очень простой. Но мы превращаемся в изношенных, сбитых с толку, растратившихся впустую людей. Если эта энергия высвобождается, чего только мы не можем сделать, чтобы выжить среди этих сложностей мира, созданного нашей культурой? Это очень просто. Попытка обойти эти сложности — это как раз то, что вызывает все эти проблемы.
В.:
У. Г.: Энергия — это нечто, не поддающееся определению и пониманию. Я совсем не мистифицирую. В тот момент, когда мёртвая мысль пытается схватить эту энергию, она [мысль] разрушается. Мысль — это материя. Как только она создалась, она должна быть разрушена. Но, видишь ли, это как раз то, чему мы сопротивляемся. Мысль рождается и разрушается и вновь рождается и разрушается. Единственный способ придать непрерывность мысли — это через постоянную потребность всё испытать. Только так вы можете поддержать непрерывность «структуры переживаний».
То, что я всё время подчёркиваю, — без знания ты не можешь ничего испытать. Ты не можешь испытать то, чего не знаешь. Это знание создаёт переживание, а переживание укрепляет знание. Каждый момент нашего существования нам приходится знать, что происходит снаружи нас и что происходит внутри. Только так вы можете поддерживать эту непрерывность.
В.:
У. Г.: Они дают Вам фальшивый комфорт, а именно этого люди и хотят. Я говорю о подавляющем большинстве населения, будь то здесь или где угодно в мире. Они слышат то, что хотят слышать. Им не интересно то, о чём говорю я. Если ты говоришь, что Бог не имеет отношения к делу, это никакой не мятеж: ты знаешь, что религиозное мышление устарело. Но я иду дальше, утверждая, что все политические идеологии — это не что иное, как бородавчатый вырост того же самого религиозного мышления человека. Вот это они могут назвать революцией. Но революция — это всего лишь революция вещей. Всё закончится тем, что вы создадите ещё одну систему ценностей, слегка отличающуюся от системы ценностей, которую мы хотим разрушить. Но в основе своей все они одинаковы. Вот почему, когда она [революция] затихает, она требует другой революции. Даже болтовня о постоянной революции Мао Цзедуна не оправдала себя. По самой природе вещей революция должна угомониться.
В.:
У. Г.: Я ставлю под вопрос саму идею сознания. Нет такой вещи, как сознание. Сознание — это не что иное, как знание. Не спрашивайте меня, как возникло знание. В какой-то момент знание началось с «тебя», а потом «ты» захотел знать об окружающих вещах. Это то, что я подразумеваю под выражением «„я“-сознание». Ты стал осознавать, что происходит вокруг «тебя», и, естественно, «ты» захотел знать. Я веду к тому, что эта самая потребность понять тайну существования разрушительна. Просто оставь тайну в покое.
В.: