Выходим на рассвете

Обсудив сообщение Рыбина, штаб решил послать его своим полномочным представителем в Айгу.

К вечеру бронепоезд был достроен. Он состоял из паровоза, обшитой листовым железом теплушки для команды, трех хопперов — открытых сверху железных вагонов, на которых раньше возили в Ломск каменный уголь, и платформы с пушкой-трехдюймовкой. Пушку приспособили так, чтобы она могла стрелять не только вперед, но и по сторонам. Кроме того, на бронепоезде было установлено два пулемета.

Когда стемнело, бронепоезд без огней ушел в Айгу.

В четыре часа утра в штаб позвонили с вокзала:

— Вызывает Айга!

Трубку взял Корабельников. Далекий голос Рыбина едва пробивался через потрескивания и шумы:

— Командование принял. Бронепоезд направил на восток. Туда же — большую часть бойцов. Чехи и белогвардейцы жмут. Срочно дайте пополнение.

— Сколько? — спросил Корабельников.

— Хотя бы полсотни людей. Надо надежнее прикрыть Айгу с запада. Без пополнения не знаю, удержим ли.

— Вас понял! — прокричал Корабельников вслед исчезающему, как бы тонущему в пространстве голосу Рыбина.

Но голос снова зазвучал внятно:

— Присылайте самых стойких! Самых надежных!..

Корабельников тотчас рассказал членам штаба о разговоре с Рыбиным.

— А можем ли мы оторвать пятьдесят, да еще лучших, бойцов? — услышал он сразу же.

— Понимаю, нелегко! — ответил Корабельников. — Уменьшим наши силы в городе — вдохновим врага на новую вылазку. Но не пошлем никого в Айгу — чехи и белогвардейцы возьмут ее, двинутся сюда. Я за то, чтобы послать, только сделать это надо в строжайшей тайне. Контрреволюция не должна пронюхать, что мы свои силы в городе снова убавляем.

С Корабельниковым согласились.

* * *

Было раннее утро, когда Сергей Прозоров проснулся от зоревого холодка, проникшего под шинель, которой он укрылся с вечера. Шинель была старая, выношенная, послужившая, видимо, не одному солдату, ее выдали Сергею, когда он стал бойцом интернационального батальона.

Было тихо, вставать не хотелось, и он, с ночи кое-как угревшись на казенном, набитом соломой тюфяке, постеленном на полу, долго прислушивался к мирным звукам начала дня: где-то за окном зачирикали воробьи, слышно, как вдалеке, постукивая колесами по булыжнику мостовой, прокатила телега — наверное, на базар. Он откинул с лица воротник шинели. В высокие окна смотрело сквозь густо одетые листвой ветви старых тополей голубоватое утро. Кругом, повсюду на тюфяках, а кому не хватило — прямо на полу еще спали бойцы, каждый — с винтовкой под рукой — так было приказано на случай тревоги. В углу, у стены, громоздились наставленные одна на другую, почти до самого потолка, парты. «Какая-то из них была моя», — подумалось Сергею: в этой гимназии, ставшей вот уже два дня их казармой, он учился. Мать впервые привела его сюда маленьким приготовишкой в новенькой фуражке с гербом, которой он так гордился, с большущим ранцем за плечами — в нем при каждом шаге погромыхивал пенал с карандашами. Как давно все это было и как невозвратимо!..

«А мама, наверное, беспрестанно беспокоится обо мне, — подумал он, — ведь с тех пор как я ушел из дома, только раза два на минутку забегал к ней. А в последние дни никак отлучиться нельзя. А что, если приду домой и встречу Геннадия? Нет, вряд ли он сейчас рискнет появиться. Мама не знает, где он. Но говорила — приходил какой-то человек, принес от него записку — просит, чтобы не беспокоилась…

А Гомбаш до сих пор уверен, что выручил меня… Так хочется рассказать ему правду! Но что меня останавливает? Дуюсь на счастливого соперника? Неужели не могу подняться выше пошлой ревности? Мы, словно по уговору, никогда не упоминаем об Ольге. Если бы не это, мы, наверное, были бы хорошими товарищами. А что, если рассказать ему о Геннадии сейчас? Гомбаш лежит рядом. Может быть, тоже не спит?»

Придерживая сползающую шинель, Сергей повернулся и увидел, что матрац, на котором с вечера улегся Гомбаш, пуст. Удивился: когда же он поднялся? Ушел? Куда? Зачем?

Прозоров не знал, что примерно час назад Гомбаша тихо разбудил Ференц, вернувшийся из Дома свободы. Он прошел с Гомбашем в учительскую, где разместился штаб батальона. Сев у края длинного учительского стола и пригласив Гомбаша сесть рядом, Ференц, очень озабоченный, сказал:

— Дело срочное. Мы с вами должны отобрать пятьдесят наиболее стойких бойцов и через два часа отправиться с ними в Айгу. Давайте отбирать вместе. Вы знаете людей не хуже меня. — Ференц вытащил из кармана кителя список. — В первую очередь берем членов нашей партийной организации. Может быть, придется стоять насмерть.

Они склонились над списком. Тщательно обдумывали: стоек ли человек? Не случайно ли оказался в батальоне? Имеет ли военный опыт?

Когда очередь дошла до Прозорова, Гомбаш сразу же сказал:

— Не надо!

— Почему? — удивился Ференц. — Я знаю этого товарища. Сознательный. Хотя и беспартийный.

— Да, но совсем необстрелянный. А нам нужны умелые, выдержанные солдаты.

— Хорошо, согласен.

Они стали просматривать список дальше.