Выходим на рассвете

— Ладно, не буду! Но вообще имей в виду, — он сделал шутливо-свирепое выражение лица, — я очень ревнивец! Большой ревнивый… нет, сильно ревнивый! Вот — волнуешь меня, я и запутался…

— Очень приятно. Ревнуешь — значит, любишь. Так что ревнуй на здоровье. Только не к Сереже.

— Конечно! — уже серьезно сказал Янош. И поймал себя на том, что где-то, на самом дне души его, все-таки шевельнулось ревнивое чувство. И тут же с опаской подумал, что будет очень нехорошо, если Ольга догадается об этом.

— Может быть, взять Сергея опять ко мне во взвод? Уж я его не дам в обиду.

— Нет! — решительно возразила Ольга. — Обоим неловко будет.

— Это верно…

— Я уж успокаивала его, как могла, втолковывала, чтоб не переживал, если кто косо глянет. Но надо с теми, кто косо глядит, поговорить. Валентину Николаичу, Ференцу. Может, и тебе.

— Поговорим…

Они еще долго стояли у борта, плечом к плечу, сдвинув головы, тихо говорили о своем. Здесь, на палубе, они, как влюбленные, избравшие ее местом свидания, встречались часто. Да и где им еще было встречаться? Янош, еще в самом начале пути, пожалуй, мог бы получить для себя и для Ольги отдельную каюту, но постеснялся просить об этом и остался с бойцами своего взвода в просторном салоне на корме верхней палубы, а Ольга жила в большой каюте третьего класса, отведенной под санитарную часть, туда же помещали и заболевших.

Всегда и всюду среди других… Но было на пароходе одно облюбованное ими местечко, где они могли иногда побыть только вдвоем, — на самом верху, за дымовой трубой. Вечерами там, «на верхотуре», никого не бывало, если не считать вахтенного рулевого у штурвала в рубке. Но из рубки он их не мог видеть.

…Они поднялись сюда, на свое любимое место, когда уже совсем стемнело и безлунная ночь раскинула свой необъятный полог над рекой и берегами. Уже неразличима была граница земли и воды, все закрывала синевато-черная мгла, только вблизи парохода было видно, как дробятся и расплываются в бегучей воде его немногочисленные огни да несется, кажется, где-то среди редких звезд, высокий тусклый огонек на мачте.

Ночь стояла на редкость теплая. Почти не чувствовалось обычного речного ветерка — он давал себя знать лишь изредка, когда вдруг, на несколько секунд, наплывал слабый запах выходящего из трубы дыма.

Ольга и Янош лежали рядом на его шинели, расстеленной на теплой, нагретой солнцем за день палубе. Закинув руки за головы, смотрели вверх, в небо, синее до черноты, в котором мерцали серебристо-голубоватые искорки звезд. Говорить не хотелось, казалось, и без слов они понимают друг друга. Говорить не хотелось, как всегда, когда им было очень хорошо, когда они были рядом и ничто не мешало им… Молча слушали звучный, деловитый плеск воды под плицами пароходных колес, мягкий шелест волны под бортом, глуховатые вздохи ритмично работающей машины, доносящиеся снизу. Вдруг Ольга подставила под щеку руку, вся замерла, вслушиваясь.

— Ты что? — спросил Янош.

— Соловей! — шепнула Ольга. — Слышишь, соловей!

— Соловей? — переспросил он. — Откуда здесь, на реке, ты можешь услышать соловья?

— Да ты слушай, слушай! Мы же совсем рядом с берегом идем… Погляди!

— И верно! А я и не обратил внимания! — Янош повернул голову, всмотрелся: действительно, пароход шел чуть ли не вплотную к высокому правому берегу. В ночном мраке угадывалась совсем близкая стена обрыва, различались силуэты деревьев, темные кроны которых почти сливались с ночным небом, чуть приметно белели, где берег пониже, стволы берез, а местами вместо кручи возникали бесформенные в темноте заросли, подступающие к самой воде — там, где к ней выходили лощины и овраги. И когда пароход равнялся с этими зарослями, соловьиные трели становились слышнее — наверное, там ночных певцов было особенно много.

— В самом деле соловьи, — послушав, сказал Янош. — И знаешь, кажется, что поет все время один…

— Соловейка соловейке песню передает. — Ольга ласково коснулась пальцами шеи Яноша. — Ты слушай, слушай, Ваня! Одного перестаем слышать, проплыли — а на смену ему другой, мимо которого плывем… И так по всей реке…

— Хорошо… — он прижался щекой к ее руке. — Будто и нет войны, тревог…

— Вспомнил о них — значит, есть, — вздохнула Ольга.

— А все равно хорошо… Вот так бы плыть и плыть с тобою…

— И мне с тобой…

Они помолчали еще, потом Ольга сказала тихо:

— Гляди, звезды какие яркие…

— Спокойные…

— Я читала — свет от звезды до земли несколько лет идет. Даль-то какая! А светят звезды многие миллионы лет…

— Вечность… Как мала жизнь человека по сравнению с ней.

— А еще и укорачивают ее люди друг другу. Воюют.

— И ты про войну не помнить не можешь.

— А как же, Ваня? Кто его знает, что у нас впереди?

— Ладно, не будем сейчас об этом, Олек. Так хорошо… Смотри лучше на звезды.

Оба замолчали. Слушали, как, не умолкая, звучат на близком берегу соловьиные трели.

— Ну вот! — с досадой проговорила Ольга. — И звезд не стало видно…