Выходим на рассвете

Комитет собрался в полном составе — шестеро солдат и офицеров, включая Корабельникова. Эти шестеро представляли более двухсот членов союза, имеющихся во всех частях городского гарнизона.

Кроме членов комитета на заседание последним, вместе с Корабельниковым, пришел незнакомый другим членам комитета человек. Он был крупный, крутоскулый, седина при свете лампы поблескивала в его недлинных, но широких усах, в косматых бровях, в слегка вьющихся черных волосах, густо и топыристо покрывавших голову. Был он молчалив, сел, положа большие темные рабочие руки прямо перед собой на стол. Единственный среди всех участников заседания он был не в военной гимнастерке, а в черной форменной тужурке со светлыми пуговицами, эмблема на которых — скрещенные якорь и топор — говорила, что он имеет отношение к ведомству путей сообщения.

Корабельников представил его:

— Товарищ Рыбин, от большевиков станции Ломск, — и затем, сделав торжественную паузу, объявил: — Поздравляю всех! Самодержавие свергнуто!

— Ура! — не выдержав, крикнул кто-то. — Неужели?

— Наконец-то!

— Есть сообщение из Петрограда?

— Есть!

Никто не усидел на месте. Только Рыбин остался недвижным, лишь смотрел со сдержанной улыбкой.

— Когда свершилось? Какие подробности? — сыпались на Корабельникова вопросы.

— Может быть, опять только слухи?

— В чьих руках в Петрограде власть?

— А вот послушайте! — Корабельников кивнул в сторону Рыбина. — Железнодорожники раздобыли сведения по своей линии. Правда, на городском телеграфе ничего не известно. Не исключено — телеграммы из Петрограда умышленно задерживаются здешними властями. Из газет вы знаете, в Петрограде уже не первую неделю стачки и демонстрации. А вот о том, что произошло только что… Да лучше пусть товарищ Рыбин расскажет сам!

— Нам удалось кое-что узнать по селекторной связи, — негромко, глуховато заговорил Рыбин. — Наши товарищи с узловой станции Айга передали: в Петрограде забастовка стала всеобщей, политической, прошла под лозунгами «Долой царя!», «Да здравствует революция!». Правительство вызвало с фронта казаков. Полиция из пулеметов расстреляла демонстрацию на Невском. Большевики призвали рабочих и солдат к восстанию. Восстание победило, царские министры арестованы…

— А царь?

— О царе пока неизвестно. Но факт налицо: самодержавия в России больше нет.

— Какая же власть в Петрограде?

— Пока неясно. Образованы Советы рабочих и солдатских депутатов. Но пока власть в Петрограде как будто бы в руках Государственной думы.

— А что же у нас? Как стояли городовые, так и стоят!

— Будем ждать новых сообщений из Петрограда?

— Зачем же? Власть не получают, ее берут! — Голос Рыбина, до этого мягкий и спокойный, обрел неожиданную, казалось бы, твердость. — Действовать надо без промедления. Пусть нас, большевиков, в городе еще очень мало, но повести массы должны мы. От имени большевиков железной дороги имею к вам, товарищи военные, предложение: завтра же выйти, на всякий случай с оружием, на общегородскую демонстрацию, поддержать Петроград. Будем создавать Советы и у нас. Но первейшая наша задача — свергнуть здешних царских ставленников.

Обсуждали предложение Рыбина недолго. Решили с утра идти в части гарнизона, провести там митинги, разъяснить солдатам положение, а в полдень вывести их на демонстрацию в город.

* * *

Когда поздно ночью Кедрачев, отстояв свое на посту, вернулся в казарму и забрался на нары, к нему сразу же повернулся его сосед Семиохин.

— Ты чего не спишь? — спросил Кедрачев.

— Да почитай вся казарма нынче не спит, — шепнул Семиохин. — Ты ничего не слыхал?

— Насчет царя? Слушок — скинули его.

— Слыхал и я. Да не знаю точно. Слышь, Ефим, австрийцы — те тоже интересуются. Намедни днем иду мимо ихнего барака, один меня спрашивает: «Никола — про царя значит, — капут? Война — капут?» «Дай бог», — говорю. Плохо — ни в город нас, ни из города к нам. А то б узнали…

— Может быть, утром узнаем. Ведь должно в газетах быть.

— Слышь Ефим, а кто заместо царя будет?

— Выборная власть.

— Это как у нас в деревне — старосту выбирают, мужика поумнее, чтоб и для себя и для народа постарался.

— Ваш староста много для народа старается?

— Наш-то? Он боле за свою мошну радеет. Потому и в старосты пошел. Поставил мужикам три ведра водки, его и выбрали. А что ему три ведра? Ему это легче, чем для меня — шкалик купить. Да шут с им, со старостой. Я, может, сам старостой быть смогу. Только мне поскорее бы отсюда, из казармы этой постылой, домой возвернуться. Как думаешь, новая власть, которая взамен царя, скоро солдат по домам пустит?

— Должна. Для чего же тогда царя скидывали?

— И я так понимаю…

Долго в эту ночь не спала казарма. Шептались Кедрачев с Семиохиным, шептались и на других нарах, ждали утра, вестей о диковинной перемене, гадали, что сулит она, мечтали, как вернутся домой.