Выходим на рассвете

— Временное правительство намерено продолжать войну, народу ненужную! — гремел над площадью голос Рыбина. — Так может ли народ верить этому правительству?

— Правильно! — заорал неподалеку от Кедрачева кто-то из солдат, и несколько голосов тотчас же подхватили:

— Правильно!

— Верно!

…Рыбин кончил говорить. Но еще долго после того одобрительно гудела площадь, и очередной оратор тщетно пытался начать речь.

Но вот высказался и последний выступающий с трибуны. Громыхнула марсельезой медь военного оркестра, и людское море, доселе волновавшееся на месте, пришло в движение. Разбиваясь на реки, ручьи и ручейки, оно потекло с площади в разные стороны, и, как алые и белые паруса, над волнами голов поплыли знамена и транспаранты.

— Обратно в казарму? — спросил Кедрачева Семиохин. — Больше-то куда?

— Ты иди, а я домой загляну, — ответил Кедрачев. — Сестренка прибегала, сказывала — жена с дочкой повидаться приехала. Я еще вчера хотел, да недосуг было.

— Давай, давай! Чать, давно с женой не видался?

— Давненько.

— Ну, вот и утешься ради праздничка. Эх, кабы моя баба ко мне могла… А то ведь скоро сеять начинать. Не до свиданок ей.

— Обожди, может, скоро свидишься. В Совете мы толковали уже — деревенских на посевные работы отпустить. Не решили еще до конца, это ты знаешь. Но добьемся.

— Эх, Ефим! Ежели меня отпустят, я тебе из деревни самогону привезу — четверть!

— Купить меня хочешь? Как Петракова?

— Да я ж от чистого сердца… Поблагодарить.

— Знаю, — смягчился Кедрачев. — Только если все, кого отпустят, так благодарить станут, весь Совет солдатских депутатов к лешему сопьется. Не за то стараемся.

— Да я ведь в шутку…

— Ну и я пошутил.

— Желаю тебе, Ефим, с женой приятного свиданьица. Заночуешь, поди?

— Заночую. В роте я уж сказал. Пусть считают в увольнении.

— Ладно, я пошел! — Семиохин заспешил за солдатами, уже покидавшими площадь. Кедрачев остался на месте, поглядывая вокруг. Сестренка говорила, что пойдет на демонстрацию со своими фабричными. Когда шел митинг, спичечники стояли недалеко, Кедрачев даже заметил несколько знакомых лиц. Но Ольги не приметил.

Сквозь редеющую толпу Ефим пробирался к ограде собора, где они с Ольгой условились встретиться. Вдруг его окликнули:

— Товариш Кедрашо!

— Янош? А где еще ваши? Много их на митинге было?

— Двассадь-триссадь. Мы слушали все речь. Правильно говорил товариш большевик.

— Рыбин это.

— Ваш знакомец?

— Нет. Но его Корабельников хорошо знает.

— О, о, Корабелник! Он был в лагер, я имел разговор. С ним силно хочет свидание товариш Ференц.

— Познакомим. Я Валентину Николаевичу скажу.

Разговаривая, Ефим поглядывал по сторонам. Гомбаш заметил это:

— Вы ждете, да?

— Сестру. Домой пойдем. А вы сейчас куда?

— Куда? — Гомбаш сказал это с грустью. — Мой дом далеко… Мой дом — лагер, барак номер четыре…

— Ефим! — раздалось звонкое. Кедрачев обернулся.

Ольга была не одна. Рядом с нею шел Прозоров — с красным бантом на околыше фуражки, с красной повязкой на рукаве. Голубоватая студенческая тужурка Прозорова была подпоясана черным кожаным ремнем с медной пряжкой, какие еще недавно носили городовые, — только надет ремень был так, что орел на пряжке глядел вниз головами и венчавшей их короной. Пояс оттягивала кобура с револьвером.

— А я тебя выглядываю! — подошла Ольга. — Мы с Сережей давно тебя ищем, да народу много…

— Знакомьтесь! — показал Ефим Ольге и Прозорову на Яноша. — Товарищ Гомбаш, из пленных.

— А! — вспомнила Ольга. — Про него ты рассказывал, как от офицеров отбил? Будем знакомы! — она чинно протянула Гомбашу свою узкую ладошку, и тот осторожно и несколько растерянно пожал ее. А Прозоров только кивнул ему и назвался:

— Сергей Прозоров, студент университета.

— Ну что, пошли? — не стал терять времени Кедрачев. И вдруг сказал Гомбашу: — Слушай, пойдем к нам в гости! Хоть малость домашнего духа нюхнешь.

— О, спасибо! Благодарю! — воскликнул Гомбаш обрадованно. — Я скоро четыре год дом не знал, толко казарма…

— Пойдемте, пойдемте! — поддержала приглашение Ольга. — Рыбного пирожка отведаете.

— Ее собственного изготовления, — подчеркнул Кедрачев.

— Благодарю, очен благодарю! — Гомбаш галантно поклонился Ольге.

— Так пошли! — скомандовал Ефим и, видя, что Прозоров не трогается с места, спросил: — А вы?

— Сейчас, к сожалению, не могу, — Прозоров показал на нарукавную повязку. — Я сегодня при исполнении, дежурю.

— Сергей Алексеич у нас теперь в милиции, на высокой должности, — бойко пояснила Ольга. — Как ваша должность называется, Сережа?

— Заместитель начальника подрайона.

— Это, если по-старому, выше пристава или ниже?

— Как можно сравнивать! — обиделся Прозоров. — Я не царский сатрап, а блюститель революционного порядка.

— Простите пожалуйста, — простодушно попросила Ольга. — Я ж вас обидеть не хотела. Жаль, что пирожка отведать не можешь, блюститель. Принести вам в милицию?

— Нет, что вы! — вспыхнул Прозоров. — Это будет неудобно… Что подумают…

— Ну, раз неудобно, без пирога останетесь, — сделала Ольга сердитый вид. — Все съедим! — И ласково тронула Прозорова за рукав. — За ваше здоровье съедим. Вы не огорчайтесь, Сереженька…