Выходим на рассвете

Когда Ефим, Ольга и Гомбаш пришли в дом Кедрачевых, их еще на пороге встретила Наталья, жена Ефима, с дочкой на руках. Двухлетняя Любочка удивленно и с некоторой опаской таращила глаза на незнакомого солдата, который схватил ее на руки, прижал к груди и стал целовать в макушку, в пушистые светлые волосы. Это не понравилось Любочке, и она заревела. Мать торопливо перехватила ее к себе на руки, воскликнула:

— Вона что война творит! Дети отцов забывают.

Ефим с женой и дочкой, которая на материнских руках сразу же успокоилась, отошли в дальний угол комнаты, присели там на кровати, вполголоса заговорили о своем. А Ольга, усадив Гомбаша, на ходу скинула пальтишко и убежала на кухню. Наталья, заметив это, крикнула ей вслед:

— Да у меня уже все готово. Накрывай на стол!

Гомбаш, сняв шинель и кепи, смущенно сидел на табуретке у стены, чувствуя себя случайным, можно сказать, навязавшимся гостем. И вместе с тем он постепенно проникался ощущением домашнего тепла, хотя бы временной причастности к семейному кругу пусть еще не очень близких, но явно расположенных к нему людей. Эта девушка, сестра Кедрачева, была сейчас для него живым олицетворением гостеприимства, доброй феей дома. Ему радостно было слышать ее звонкий голос, доносящийся из кухни, прислушиваться, как она ходит там, как постукивает и позвякивает в ее руках посуда.

С удовольствием смотрел он, как Ольга с тарелками, вилками, мисками, чашками проносится между кухонной дверью и столом, как быстро все расставляет на большой белой вязаной скатерти, постеленной, очевидно, ради праздника, довольным взглядом окидывает сделанное, снова убегает на кухню, успев бросить ему ободряющий взгляд.

— Пожалуйте, гости дорогие, к столу! — провозгласила наконец Ольга, внося на обеих руках большое дымящееся блюдо, источающее аппетитный пар.

— Никак гусь? — удивился Кедрачев.

— Наталья привезла! — кивнула Ольга на его жену. — Для тебя старалась… Поди, надоела казенная еда?

— Скоро надоедать нечему будет, — пошутил Кедрачев. — Харча все меньше дают. Так что подкормите нас, дорогие хозяюшки.

— Подкормим! — обнадежила Ольга. — Сейчас еще пирог из печи выну.

Наконец все уселись. Ефим рядом с женой, посадив между нею и собой дочку, Ольга пристроилась напротив них, рядом с Гомбашем, заявив:

— Я буду вас угощать, а то, гляжу, стесняетесь. — Обернулась к брату: — А ну, наливай ради праздника. — И подвинула к нему глиняный кувшин.

— Бражка! — взял Ефим кувшин в руки. — Молодец, сестренка, наварила. Оно, конечно, хорошо бы водочки, да где ее теперь взять…

Он разлил мутновато-желтоватую брагу по чашкам и стаканам, взял в руки свой, оглядел сидящих за столом.

— Жаль, Валентина Николаевича да Ксении Андреевны с нами нету…

— Хотели они, — заметила Ольга. — Да сегодня как раз товарищей своих провожают в Россию. Те товарищи только теперь из тундры выбрались, из ссылки. Самая распутица, никаких дорог по болотам, и как только сумели?

— Свобода — она крылья дает! — Кедрачев поднял стакан: — Ну, за праздник наш новый, за новую жизнь!

Все выпили. Наталья, поставив опорожненную чашку, сказала с недовольством:

— За новую-то за новую, только ты от этой новой жизни совсем закружился. Пятый день в городе живу, а ты только сегодня собрался. Неужто отпроситься не мог? Ты ж теперь, как его, Председатель.

— Дела держали, — ответил Ефим. — Я ведь тебе толковал. Общественная должность.

— Какая нам с твоей должности корысть!

— Наташенька, не сердись, он не виноватый, — заступилась за брата Ольга. — Знаешь, как он по вас скучает?

— Скучает… Политикой занялся, а к семье без внимания. А за политику эту еще, может, натерпится. Папаня говорит — это сейчас пока что, после переворота, порядка нет. А потом, глядишь, возьмутся за таких политиков. А мы — плачь.

— Ну, чего плакать-то? — рассмеялась Ольга. — Весь народ радуется, а мы-то что ж? Скоро война кончится, все будет хорошо. Будете все вместе жить здесь, дома. Наливай-ка, Ефим, бражки! Да гостя нашего угощай, а то сидит что-то невеселый.

Слова Ольги как-то сгладили неловкость, которая возникла за столом после сердитых слов Натальи. Да и Наталья, выпив чашку-другую браги, сменила гнев на милость, улыбнулась мужу, поддержала общий разговор. А он все вертелся вокруг того, каких перемен к лучшему следует ожидать, а в том, что перемены должны быть, никто кроме, пожалуй, Натальи, не сомневался.

Гомбаш, хотя и захмелел слегка от непонятного, впервые отведанного им напитка, все еще чувствовал себя не совсем свободно среди этих людей, из которых он знал одного Кедрачева, а с остальными виделся впервые.

Ольга, заметив это, старалась вовлечь его в разговор, расспрашивала, кто остался у него на родине, старательно угощала. И Янош повеселел. По просьбе Ольги он даже спел шуточную песню на родном языке, одну из тех, что в Венгрии поют на дружеских пирушках. Яношу дружно аплодировали все, даже Наталья, а больше всех — Любочка.