Выходим на рассвете

— Очень даже может быть, — сказал Геннадий. — Учредительное собрание не постеснялись разогнать, а что с вашей думой церемониться? Может, наш прекраснодушный Сережа и будет отца родного с трибуны стаскивать. Он же верой и правдой большевикам служить подрядился…

— Ну, знаешь! — вспылил Сергей.

— А что? — спокойным тоном ответствовал брат. — Прикажут — будешь стараться.

— Да что вы, дети! — пыталась внести успокоение мать. — Зачем ссориться? Вы же братья…

— Да, мама, — ответил Геннадий. — Но вообще я никогда не испытывал и не испытываю любви к полиции, даже если она теперь не с погонами, а с красными повязками на рукаве!

— Да как ты можешь называть нас полицией!..

Сергей выскочил из-за стола. Не слушая, что ему говорили отец и мать, пытаясь успокоить, стал одеваться.

— Куда ты? — спросила мать.

— На ночное дежурство…

Всю ночь, придя к себе в милицию, он не спал, ворочаясь на деревянном диванчике в комнате дежурного. Слова брата не только оскорбили, но и глубоко встревожили его. Он догадывался, что сегодняшняя ранняя утренняя тревога как-то связана с открытием съезда автономистов. Об этом съезде уже давно говорят в городе и пишут в местных газетах. Ходят слухи, что произойдут неожиданные события. Да и не только слухи… Позавчера в милицию был доставлен вдрызг пьяный офицер. Свирепо ругаясь, он орал, расталкивая милиционеров: «Не признаю… какая вы власть свинячья, скоро всех вас разгонят к чертовой матери… Мы сами вас поарестуем!» А еще раньше ночью милицейским патрулем на одной из окраинных улиц, на Прорезной, были остановлены показавшиеся подозрительными люди, везшие что-то на двух тяжело груженных санях. Задержать их не удалось — они бежали, бросив сани. А в санях, спрятанные под сеном, оказались ящики с новехонькими винтовками, вывезенными неизвестно как с гарнизонного склада.

За дверью послышались голоса, она распахнулась, и в зал стали входить, внося в него морозную свежесть, вновь пришедшие красногвардейцы — замелькали запорошенные снегом шапки, полушубки, заиндевелые винтовки, красные нарукавные повязки, покрытые изморозью усы и бороды.

— Здравствуйте, миленькие! — раздался звонкий, такой знакомый девичий голос. Возле Гомбаша и Прозорова остановилась только что вошедшая Ольга — в теплой шали, туго окутавшей голову, в короткой, темного сукна шубейке, которую наискосок пересекала широкая перевязь холщовой сумки с красным крестом.

— А я со своими! Мы со «спички» пока дошли… Буран какой, ужасти!

Ольга говорила что-то еще, а Янош, кажется, далее и вникнуть в смысл ее слов не мог — залюбовался ею, до того она сейчас была хороша: румяная с мороза, оживленная, на черной пряди, выбившейся из-под платка, словно маленькие стеклянные бусинки, блестели капельки на месте только что растаявших снежинок, а на шали, на воротнике радужно переливался, искрясь в свете ламп, еще сохранившийся снег. «Фея русской зимы, — с подступившим к горлу волнением подумал Янош. — Фея моего сердца…»

Он не замечал, что и Сергей Прозоров смотрит на Ольгу тоже восхищенными глазами. А она, видно почувствовав это, вдруг смолкла на полуслове, смущенно улыбнулась, опустила взгляд — но всего лишь на какие-то секунды. Тотчас же овладела собой и, как ни в чем не бывало, заговорила вновь:

— А зачем нас сюда вызвали? Воевать пойдем? С кем?

— Если воевать — так мы вас, Олечка, в обиду не дадим! — улыбнулся ей Прозоров.

— Вы имеете два рыцаря! — в тон ему сказал Янош.

— Я и сама себя в обиду не дам! Из винтовки умею стрелять, из нагана — тоже. Мне Валентин Николаич показывал. Вот бы мне сейчас наган!

— Сестрам милосердия не полагается оружия, Олечка.

— Что ж делать! Тогда уж, коль хотите, охраняйте меня.

— С удовольствием! — просиял Гомбаш. — Только очен печально, что мы все на три разные отряда, а не в один.

— А я вас обоих заберу в свой отряд!

Так стояли они у дверей, перебрасываясь шутками.

А наверху, на втором этаже, в прокуренной комнате штаба Красной гвардии, где собралось большевистское руководство города и командиры отрядов, шло совещание. Председательствовал Рыбин. Совещание шло к концу.

— Все сходятся на одном, — подытожил Рыбин. — Съезд автономистов и затем создание ими сибирской думы — это прямая попытка отменить Советскую власть не только в Ломске, а и по всей Сибири.

— Черта с два кто ее теперь отменит! — выкрикнули с места.

— Прошляпим, так и отменят, — строго посмотрел Рыбин на крикнувшего. — Так вот, товарищи. Что будем делать? Есть предложение — разогнать съезд автономистов, как явно контрреволюционный. Это предлагают многие. Я тоже за такое предложение.

— И я! — бросил Корабельников.

— Но есть и другое мнение, — продолжил Рыбин. — Съезд не разгонять, не спешить с применением силы, поскольку нас, большевиков, на разных перекрестках и в разных газетах и без того честят как насильников.

— Так надо закрыть такие газеты! Почему вы не хотите этого?

— Я не хочу? — улыбнулся Рыбин. — Я, между прочим, товарищи, за диктатуру пролетариата. Это, наверное, всем известно. Будь моя воля — я закрыл бы эти газеты давно…