Выкорчеванная

Я отпустила руку волшебника и шагнула навстречу Касе. Заклинание не обрушилось. Дракон продолжил чтение, а я подпитывала заклинание своей силой. «Кася!», — позвала я, и сложила ладони лодочкой перед ее лицом. Свечение заклинания стекло в ладони, засияв резким и ярким чистым труднопереносимым белым светом. Я видела, как в ее широких влажных глазах отразилось мое лицо, и моя тайная зависть — как страстно я хотела бы обладать ее талантами, но не ценой, которой она должна была за них заплатить. Мое лицо залилось слезами, словно Венса вновь начала меня обвинять, и на сей раз от нее не было возможности сбежать. Каждый миг, когда я чувствовала себя пустым местом — тем, до кого никому нет дела, кого не захочет выбрать ни один лорд, и каждый миг, когда я чувствовала себя рядом с ней полной неряхой. Каждый миг, когда с ней обращались по-особенному: отдельное место, подарки, внимание, одаривали, пока могли любовью. Было время, когда я тоже хотела стать особенной, о ком было бы известно, что ее обязательно выберут. Может не на долго, совсем не на долго, но сейчас это было похоже на трусость. Я лелеяла мечты о том, чтобы стать особенной и взращивала семя зависти к Касе, хотя имела возможность отбросить зависть прочь в любой момент.

Но я не могла остановиться: мой свет нашел ее. Она повернулась мне навстречу. Заблудившаяся в Чаще девушка повернулась ко мне, и я увидела копившийся годами ее собственный гнев. Всю жизнь она знала, что ее выберут, вне зависимости хочет она того или нет. На меня глядел ужас тысяч бессонных ночей, проведенных, ворочаясь, в темноте, обдумывая, что с ней произойдет, воображая на себе ужасные руки чародея и его дыхание на щеке. За своей спиной я услышала, как волшебник резко втянул в себя воздух, запнулся на слове и остановился. Свет в моих ладонях моргнул.

Я бросила на него отчаянный взгляд, но он уже подхватил заклинание снова, уставившись в книгу и полностью справившись со своим голосом. Сквозь его тело постоянно сиял свет — чтобы поддерживать заклинание Дракон каким-то образом сумел стать прозрачным как стекло, очистив себя от мыслей и чувств. О, как я ему позавидовала. Я даже не мечтала, что смогу так же. Мне пришлось повернуться к Касе в полноте моих страшно запутанных мыслей и тайных желаний, и позволила ей их увидеть — увидеть меня как выглянувшего из-под перевернутой сгнившей коряги белого червяка. Мне нужно было видеть ее перед собой, беззащитную, и что ранило меня сильнее всего: она тоже меня ненавидела.

Она ненавидела меня за то, что я оставалась в безопасности, оставалась любима. Моя матушка не заставляла меня залезать на слишком высокие деревья, не заставляла ходить по три часа туда и обратно в соседнюю деревню в горячую и душную пекарню, чтобы научиться готовить для лорда. Моя матушка не отворачивалась от меня, когда я плакала, и не увещевала, что мне следует быть храброй, не расчесывала мои волосы по три сотни раз на ночь, чтобы я оставалась красивой, словно хотела, чтобы меня забрали. Словно хотела, чтобы дочь уехала в город и стала богатой, чтобы потом присылать деньги братьям и сестрам, которых оставили чтобы любить. О, я даже и не представляла, как сильна была эта тайная горечь, неприятная, как пропавшее молоко.

И еще, еще она ненавидела меня за то, что меня все же выбрали, а ее нет — после всего ею пережитого. Я видела, как после она сидела на празднике в стороне от всех, как все перешептывались. Она никогда не представляла, что окажется в таком положении — пария в собственной деревне, в ставшем неприветливым родном доме. Она была настроена заплатить цену и быть храброй, но теперь ее храбрость была ни к чему, впереди не было будущего. Деревенские парни постарше поглядывали на нее, улыбаясь, со странной уверенностью в себе. С полдюжины из них — те, с кем она за всю жизнь не перемолвилась и словом или до того поглядывавших издали, словно не смея прикоснуться — довольно нахально заговорили с ней, словно ей ничего больше не осталось, как ждать здесь и снова быть выбранной кем-то еще. А потом я вернулась в шелковом платье и бархате, с украшенной драгоценной сеткой прической, и владея волшебной силой, которой я верчу как мне вздумается. И ее мысль была: «Это я должна была быть на ее месте», — словно я украла что-то, что было ее по праву.

Это было невыносимо, и я видела, что ей это так же неприятно, но каким-то образом мы обе справились. «Кася!», — звала я, срывающимся от рыданий голосом, и старалась поддерживать для нее постоянный яркий свет. Я увидела, как она остановилась в нерешительности, и потом пошла мне навстречу с вытянутыми руками, спотыкаясь на ходу. Чаща цеплялась за нее, ветки хлестали, и лианы обвивались вокруг ног, но я ничего не могла поделать. Я могла лишь стоять и держать для нее огонь, пока она шла, падая и поднимаясь, и снова падая, с растущим выражением ужаса на лице.