Вынужденное знакомство

С трудом формируя мысль, произнося про себя все ругательства Ярослава Антоновича, которые могла упомнить в этот момент, Полина добралась до буфета в гостиной, достала из него бутылку знаменитой бабулиной настойки и взяла там же с полочки пятидесятиграммовую граненую рюмочку. Удерживая двумя непослушными, трясущимися, ослабевшими руками пузатую бутылку, налила до краев рюмки настойку и так же, взяв двумя ладонями, чуть все же подрасплескав, донесла рюмку до рта и выпила одним махом.

– Козлищам вашим всем по рогам! – сморщившись от ощущений, сопроводила Поля обжигающее прохождение наливочки по пищеводу.

И, шаркая ногами, пошкандыбала обессиленно в свою «светелку». Рухнула, не раздеваясь, на кровать, подтянула ноги к подбородку, скрючившись калачиком, простонала что-то невразумительное долгим жалобным завыванием и просто отрубилась, словно провалилась в черноту бездонную.

Полина спала, вернее сказать, пребывала то во сне, то в каком-то полубеспамятстве, двадцать часов кряду. Она не слышала, как приходила Марина, не проснулась и не почувствовала, как та ее раздевала и перекладывала под одеяло, не слышала, как она хозяйничала по дому и готовила еду.

А когда проснулась и прислушалась к ощущениям, обнаружила, что чувствует себя вроде бы вполне здоровой, даже горло прошло, только обессиленной до такой степени, что мелко дрожит все тело, испытывая два одинаково сильных желания: в туалет по-маленькому и есть. Выбралась из кровати и долго стояла под душем, пытаясь прийти в нормальное состояние.

К бабушке в больницу Полина отправилась только на следующее утро, узнавая о состоянии Василисы Макаровны от верной Марины, докладывающей ей все новости по телефону, не забывшей посетовать и попенять, что Поля совсем себя измотала, извела переживаниями и изнервничалась до такой степени, что уж и здоровье начала терять.

Тему своего физического и психического состояния Полина закрыла как можно скорей. Ни разу в жизни не впадавшая и не пережившая ни одной истерики, никогда не рыдавшая до такой степени, чтобы невозможно было ни дышать, ни остановиться, когда чувствуешь, что пропадаешь, тонешь в тех слезах и отчаянии, Полина очень сильно испугалась того, что с ней произошло. Но…

Но странным, поразительным образом ей неожиданно стало легче, словно что-то кардинально изменилось в ней, и потоком по-настоящему жгучих, болезненных слез и крика, вырвавшегося изнутри, очистились тело и душа от черной безысходности, незаметно все больше заползавшей в сознание и захватывающей его.

Ладно. Тема все равно закрыта.

На сей раз Полине разрешили посетить бабулю и даже провести с ней минут пятнадцать.

– Напереживалась ты? – спросила напрямую Василиса Макаровна, стоило Полине опуститься на стул рядом с ее койкой. – Марина доложила, что спала ты как убитая, а лицо и глаза от слез беспощадных страшно распухли.

– Да так, знаешь, бабуль, что-то нашло такое и прижало сильно, вот и прорыдалась, – честно призналась Поля.

– А это и хорошо, – похвалила бабушка. – В себе-то горе женщине держать нельзя, иначе оно ее изнутри проест и изведет. Это ж дело известное. А поплакала – и глядишь, попустит. – И спросила: – Выплакалась? Полегчало тебе?

– Полегче-то стало точно, а насчет выплакалась, не знаю, – ответила Поля и усмехнулась. – Сосед твой из «Большого» дома помешал. И напугал меня ужасно. Вдруг раз и объявился из ниоткуда.

– Прохор-то? – заулыбалась бабуля, слабенько, но светло. – Он хороший человек. Мы дружно живем и в радость соседствуем.

– Да? – смутилась Поля и призналась: – Ты не рассказывала. И почему мы ничего не знаем о вашей дружбе?

– Да вот, не доложилась, – усмехнулась бабуля, – знала, что забеспокоитесь, проверять приметесь, вызнавать, кто такой. А мне проверок ваших не надо, я и без них вижу, кто и чего стоит. Прохор Ильич мужчина достойный и человек настоящий, щедрой души.

– Прямо такой вот замечательный? – усмехнулась Полина столь положительной оценке соседа, которого толком и не разглядела, да и что она могла вообще разглядеть и понять в том состоянии.

– Да, такой вот, – строго поджала губы бабуля: верный признак недовольства.

– Ладно, бабуль, не сердись. Я твоему мнению доверяю: говоришь, хороший человек, значит, хороший, – поспешила успокоить Поля бабушку и вздохнула покаянно: – А я со страху его шуганула и обругала.

– Это нехорошо. – Василиса Макаровна сжимать губы перестала, но нахмурилась. – Он мне человек не чужой. Зря ты его обидела.

– Ты только не волнуйся, – испугалась Поля, что разволновала бабулю этим разговором, – я обязательно извинюсь. Вот прямо сегодня найду его, извинюсь и все ему объясню.

– Да уж, замирись, будь любезна.

– Обязательно. Ты только…

– Знаю, – усмехнулась Василиса Макаровна, перебив внучку, – «не волнуйся». Не буду.