Выпьем за любовь (СИ)

— Ладно. Дело было в классе восьмом. Нравилась мне тогда одна девчонка, а за ней всё один парнишка увивался, спортсмен, на твоего брата похож. Она его отваживала, но только для виду. А я в те времена был глупый и думал, что он ей и впрямь не нравится. И вот в сельском клубе решили устроить дискотеку. Естественно, все туда рванули. И я решил отважиться и подойти к ней, предложить сходить вместе. Я уже говорил, что был глупым? Так вот, я был очень глупым. Я хотел подойти к той девчонке при всём параде, но мне казалось, что у меня какие-то не такие брови — слишком светлые. Что было дальше, думаю, ты уже понимаешь?

Будь Эовин трезвой, она бы точно не удержалась и начала смеяться — не над ним, но над глупостью произошедшего. Но алкогольные пары правили бал в её организме, а потому слёзы выступили на её глазах так же, как и у её брата всякий раз, когда его запасы протеиновых батончиков на месяц заканчивались уже через пять дней.

— Ты покрасил брови, получил ожог, волосы выпали и на дискотеку ты не пошёл?

— Почему, пошёл. Мама нарисовала мне замечательные брови своим карандашом для глаз, прямо на пластырях, — он цыкнул и приложил пальцы ко лбу, изображая те самые пластыри. — И простоял я с ними у стенки до самого конца вечера. А девчонка та пришла со спортсменом и танцевала только с ним.

Воспоминания о прошлом явно не давались Гриме легко. Он был злопамятен, это знали все, потому и старались молчать в тряпочку, если что-то их не устраивало. Эовин могла дать руку на отсечение, что пареньку тому он отомстил при первой же возможности. Но сейчас ей было плевать: рядом с ней находился не кошмар офисных работников и школьников с вечеринок, а человек, который смотрел на неё настолько грустным взглядом, что Хатико бы позавидовал.

— А хочешь, я подарю тебе другие брови? — не выдержала Эовин. Она обхватила его лицо ладонями, подушечками пальцев погладила по щекам и оставила над каждым веком по несколько нежных поцелуев, выстраивающихся в линии бровей.

Никогда в своей жизни она не видела его настолько довольным. Казалось, ещё немного, и он просто разрыдается от того, что ему слишком хорошо и всё происходящее и впрямь реальность, а не какой-то сон.

— Ради бровей из твоих поцелуев стоило сжечь прежние.

Поцелуй за поцелуем, шаг за шагом, слово за слово — и вот они уже находились в спальне, а Грима оказался у её ног, причём совершенно буквально, и клялся выполнить любое её желание: достать звезду с неба, принести Аленький цветочек и даже отсортировать всю документацию её отдела.

— Лучше покажи мне стриптиз под «Выпьем за любовь», — прошептала она ему на ухо, и то ли просьба о стриптизе так сработала, то ли выбор песни попал точно в яблочко, то ли он обрадовался, что сортировка ему всё же не грозит, но дыхание Гримы аж перехватило, а его глаза прямо засияли от энтузиазма.

— Я бы овладел тобой прямо здесь и сейчас, я бы покрыл поцелуями каждый миллиметр твоей кожи, но если ты так просишь, я станцую.

Поднявшись с колен, он попытался в последний раз поцеловать её, но Эовин вовремя увернулась и отошла в сторону, а затем плюхнулась на кровать, закинув ногу на ногу и воображая себя Шэрон Стоун.

Грима улыбнулся, в последний раз окинув её взглядом, полным желания, и вышел из комнаты. Эовин застыла в предвкушении шоу. С минуту ничего не происходило. Затем дверь резко распахнулась, громко ударилась о стену, и Грима в носках попытался проскользнуть по линолеуму в комнату, но во время своего эффектного появления едва не навернулся. В руках он крепко сжимал свой телефон, из которого доносилась довольно тихая, но вполне узнаваемая мелодия. Грима быстро бросил его Эовин и начал представление.

Его танец был нелепым, неловким, но отчего-то он заводил Эовин гораздо больше, чем танцы накачанных стриптизёров в ночном клубе. Попытавшись эффектно скинуть пиджак на словах «и за любовь последнюю я поднимаю тост», явно для того, чтобы на припеве начать расстёгивать рубашку, он запутался в рукавах и снял его только на словах «как блестят сейчас твои глаза». Из-за выпитого алкоголя пальцы у Гримы дрожали, постоянно соскальзывали с маленьких пуговок, и рубашку он расстёгивал до следующего припева, но при этом каждое его движение сопровождалось якобы сексуальными покачиваниями бёдрами, воздушными поцелуями и игривыми подмигиваниями. Да, происходящее определённо нравилось ей больше, чем профессиональный стриптиз. Выглядело это ужасно, но было во всём происходящем и что-то глубоко личное, что-то, предназначенное лишь для неё одной. В конце концов, насколько сильно нужно любить человека, желать его, чтобы без стыда и стеснения согласиться на подобную ерунду?