Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров

Свет гаснет и почти сразу же зажигается. Письменный стол неожиданно превращается в стол операционный. Шарковский, обнаженный по пояс, лежит на столе. Бедра его накрыты простыней, на грудь наброшена белоснежная салфетка. Появляются Борис Наумович и Маргарита Эмильевна в медицинских халатах, с марлевыми масками на лицах, на руках обоих — резиновые перчатки, а на головах у Бориса Наумовича и Маргариты Эмильевны надеты весьма странные головные уборы — длинные конические шапки с хвостами на концах.

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА. Борис Наумович. Борис Наумович. Давайте я поправлю вам халат сзади.

БОРИС НАУМОВИЧ. Маргарита Эмильевна, золотце. Очень мало времени. Давайте начинать.

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА. Это же всего секунда.

Шарковский тревожно приподнимается.

ШАРКОВСКИЙ. Как так — начинать?!

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА. Он поднимается.

БОРИС НАУМОВИЧ. Держите его.

Маргарита Эмильевна с силой укладывает Шарковского на место.

ШАРКОВСКИЙ. Как — начинать? Вы же меня не усыпили.

БОРИС НАУМОВИЧ. Лежите спокойно, Шарковский. Вы спите. У нас очень хороший наркоз. ( Маргарите Эмильевне.) Держите его крепко. Я начинаю.

ШАРКОВСКИЙ( кричит). Нет! Усыпите меня! Нельзя! Нет!

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА( Шарковскому). Ничего. Ничего. Ничего. Сейчас уже начнем.

Борис Наумович картинно взмахивает остро заточенным скальпелем и делает длинный разрез на животе Шарковского.

БОРИС НАУМОВИЧ. Черт, рука не туда пошла. Надо попрактиковаться еще дома на говядине.

Маргарита Эмильевна продолжает держать Шарковского и с большим любопытством следит за действиями Бориса Наумовича.

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА. Ну и что там у него?

БОРИС НАУМОВИЧ. Не ваше дело. Не отвлекайтесь.

ШАРКОВСКИЙ. Усыпите меня!.. Вы же режете по живому.

БОРИС НАУМОВИЧ. А ну-ка еще раз! ( Снова взмахивает скальпелем и делает еще один разрез, рядом с первым.) Вот теперь уже лучше. Вы, Шарковский, не морочьте нам голову, будто вы не спите. Такой дозы хватило бы, чтобы укокошить слона.

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА( Шарковскому). Ну-ну, потерпите, ничего страшного. Вы сами себе, Шарковский, оказываете медвежью услугу, сочиняя искусство для избранных.

БОРИС НАУМОВИЧ. Так вот режем, режем, режем… Каждый день одна и та же петрушка.

ШАРКОВСКИЙ. Господи, как больно!..

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА( Шарковскому). А сестра моя, она была от вас без ума. «Ничего, — говорит, — другого не надо. Шарковский, — говорит, — это наше все». Вы для нее были больше чем просто кумиром.

ШАРКОВСКИЙ. Я совсем обессилел. Теперь мне уже все едино.

БОРИС НАУМОВИЧ( Маргарите Эмильевне). Что вы там утешаете этого контрреволюционера?! Идите лучше сюда. Оставьте его. Он не станет носиться, как курица, с распоротым брюхом. Ему следовало бы раньше изучать искусство жить напропалую.

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА( приближаясь к Борису Наумовичу). Что мне нужно делать?

БОРИС НАУМОВИЧ. Возьмите тоже инструмент. Будете мне помогать.

ШАРКОВСКИЙ. Боль куда-то уходит. Тело это будто не мое…

В руке Маргариты Эмильевны появляется скальпель.

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА. Я готова.

ШАРКОВСКИЙ. Я здесь и не здесь и, может, здесь никогда не был, и, может, лежу сейчас где-то на плоском берегу Азовского моря, роятся вокруг мухи, и за холмом неподалеку меня еще ожидает моя старая лошадь, как всегда оседланная…

МАРГАРИТА ЭМИЛЬЕВНА. Вы, Шарковский, разумеется, не знаете вашего диагноза. «У него фобомания, у Шарковского фобомания», — по секрету сказал мне вчера Борис Наумович.

БОРИС НАУМОВИЧ. В нашей трагической практике находится место и многочисленным едким серьезностям.

ШАРКОВСКИЙ( едва слышно). День ото дня отличается только плотностью его назойливого бесплодия.