Выпускник

Вижу, что злится, но при этом сохраняет лицо.

— Гастрит и сердечная недостаточность — могут быть у любого гражданина Советского Союза, у членов партии как правило…

Замолкает, хмурится.

— Странный вопрос вы задали. Покажите перечень утвержденных ранее мноювопросов.

— Я потерял. В автобусе список выпал из кармана, когда за билет платил пять копеек.

— Не по-коммунистически это.

— Я комсомолец.

— Буду жаловаться на вас главреду Мартынову.

Ого, вот и угрозы посыпались в мой адрес.

— Мой хороший товарищ майор КГБ Рытвин считает… — начинаю шантажировать я.

— Рытвин?.. — главврач бледнеет.

— Может, мы обсудим ремонт? — выкручиваюсь я. — Свеженький смотрю, краской еще пахнет на первом этаже. Сделаем пару снимков.

— Конечно, вы можете снять коридор, только дам распоряжение, чтобы больных завели в палаты.

Потираю руки, фамилия кэгэбиста сотворила чудо расчудесное. Спустя десять минут делаю пару фото отремонтированного коридора. Возникает желание пробраться в одну из палат, посмотреть, как оно там внутри, прикинуться врачом- стажером, расспросить этих членов чем они болеют, но быстро теряю интерес. Уверен, что советским гражданам тоже без надобности, чем болеют руководители их необъятной страны. К тому же не положено знать простому люду эту информацию.

Сыграв свою роль, устремляюсь прочь из больницы. Быстрым шагом подбегаю к подъезду, в котором оставил Валентину, вхожу, поднимаюсь на верхний этаж — девушки нет.

— Валь, ты где? — сбегаю вниз. — Странно, может я ее в другом подъезде оставил.

Спустя двадцать минут поисков понимаю, ее нет нигде.

Гадство. Зачем втянул Синичкину в это дерьмо?

Тру рукой лицо, абсолютно не зная, что мне дальше делать…

— Надо было просто сжечь папку, а не давать ее в руки коллеге. Почему-то мне кажется, что проблема именно в содержимом этой папки. Будь она не ладна.

Глава 30

Звонить в милицию, кричать в трубку, к ним ли привезли гражданочку Валентину Синичкинус папкой, грозящей расстрельной статьей я не стану.

Звонить майору Волкову?

Ему я не доверяю, возможно, через него организована сегодняшняя подстава. Если Ника его невеста, как она утверждает, значит, так оно и есть, а по тому выходит, что они давно спелись.

Не скрывая раздражения пинаю ногой скамейку, и парочка воробьев взлетает ввысь, а бабка с третьего этажа кричит мне:

— Эй, хулиган, сейчас милицию вызову!

— Вызывай, старая. Еще угрожать мне будешь?

— Ах ты негодник, — бабуся с бигудями исчезает, появляется спустя минут и выливает из окна холодную воду из банки стеклянной.

Вот же тупая баба. Не дает человеку постоять около подъезда. Что за манеры, отгонять чужих от скамейки? Может, я тоже человек, устал, хочу присесть.

Остается один звонок — Рытвину.

А что я ему скажу? Они угрожают Вальке, похитили ее, поэтому я соскакиваю с дела?

Я снова проваливаюсь мысленно в прошлое.

* * *

Начало декабря 1976 год

Время на часах 16.00. Я как тополь на углу Петровки стою у ЦУМа в ожидании Рытвина. Вот и он.

На вид ему лет тридцать пять, с аккуратной прической, короткими и аккуратно уложенными волосами, темного цвета. Подтянут, крепок, в нем ощущается сдержанная сила — во всём — в осанке, в спокойном выражении лица, во внимательном взгляде.

Пока майор изучает меня, я — его. Лицо у него необычное, ни как у музыканта утонченное, а жесткое, волевое — квадратная челюсть, узкие губы, слегка выдающийся подбородок, на переносице глубокая морщина пролегла, видать Рытвин любит много думать. Глаза серые, проницательные, выдающие расчетливость и умение анализировать.

Взгляд проникает глубоко в душу, но тревожит не только ее, но и совесть. А еще возникает такое желание, что кэгэбист оценивает меня, а заодно и всё вокруг.

Одет мужик безупречно- темный костюм, с галстуком и серой рубашкой, на руке штурманские часы «Стрела».

Но больше всего меня удивило, что в руках у кэгэбиста был портфель, старый, из кожзама. Он сжимал его так крепко, что я сразу понял, в нем что-то очень ценное. И Рытвин еще не решил, показать мне это или нет.

Вместо серого плаща сегодня на мужчине было длинное теплое серое пальто с воротником- каракулем, а на голове чинно сидела шапка из ондатры.

Рытвин кивнул мне, и я устремился за ним… в универмаг, крупнейший в стране, открывшийся в 1922 под вывеской Мосторга. Универмаг перестраивался, горел, снова его отстраивали. Как же, лицо столицы.

ЦУМ настоящий символ стиля и места мечты для советских граждан.

Шестиярусный универмаг в стиле неоготики, расположившийся на Петровке, с высокими стрельчатыми окнами и величественным фасадом из серого камня. Легендарное здание, словно перенесённое из европейской сказки, притягивало москвичей и гостей столицы своим роскошным внешним видом и обещанием «редкого дефицита».