Выпускной бал в чистилище

И тогда Джонни завопил. Беззвучный крик забился у него в голове. Он кричал, и боролся с приливом, и отбивался от той силы, что пыталась вынуть его из тела.

– Я никуда не пойду! – сопротивлялся он снова и снова, пока давление изнутри не стало нестерпимым и его тело не взорвалось снопом ярких искр, как металл во время сварки. Джонни почувствовал, как что-то хлопнуло, и его словно разорвало на клочки. Но боли не было, было только давление, а потом громкий треск, будто разом лопнули миллионы воздушных шаров. А потом… ничего.

* * *

2011 год

Когда Мэгги снова пришла в себя, она лежала на переднем сиденье розового кадиллака. Несколько секунд она пыталась понять, где она, точнее, в каком времени. Боль, которую прежде сдерживало время или адреналин, теперь была нестерпимой, а сиденье под ней пропиталось кровью. Она попыталась сесть, но голова яростно закружилась, грозя увлечь ее обратно в небытие. Мэгги завопила, стараясь уцепиться за реальность, какой бы та ни была, и понять, где она оказалась.

– Это две тысячи одиннадцатый, – простонала она, глядя сквозь лобовое стекло на выгоревший скелет Ханивилльской старшей школы. Шелковые акации, ограждавшие танцплощадку, казались стражами, охранявшими переход от надежды, что жила в прошлом, к отчаянию, которым встречало будущее. Сумочка и телефон валялись на полу, там, куда Мэгги бросила их раньше. Скуля от боли, Мэгги протянула левую руку, подняла с пола телефон и нажала на кнопку, тяжело дыша сквозь плотно сжатые зубы. Экран на мгновение осветился, но сразу же потемнел. Аккумулятор сел. Постанывая от боли и слабости, Мэгги улеглась обратно на сиденье и прижала ладонь к правому плечу, к тому месту, откуда непрерывно сочилась кровь. Платье ничем не могло ей помочь: такой тканью кровь не остановить. Придется зажимать рану ладонью. Но сильно прижать ладонь она не могла – было слишком больно.

Она в беде. Но у нее нет ни сил, ни желания думать об этом. Перед глазами у нее стоял образ Джонни, залитого кровью, неподвижно лежавшего рядом с нелепо раскинувшимся на полу Роджером Карлтоном. Мэгги повернула голову набок, и слезы покатились у нее по щекам на сиденье кадиллака, смешиваясь с кровью, которую она уже не пыталась остановить.

Внезапно кто-то распахнул пассажирскую дверцу. Мэгги приподняла тяжелую голову. От слабости она даже не смогла удивиться. У машины в тусклом свете луны стоял Джонни.

– Джонни? – не веря своим глазам, пробормотала она.

– Мэгги! – Джонни завел двигатель кадиллака, включил лампочку, освещая лицо Мэгги и ее скорчившееся на переднем сиденье тело. – Держись, крошка, нужно отвезти тебя в больницу.

Волосы у Джонни были растрепаны. Блейзер он давно снял, рубашка вылезла из-под ремня, развязанный галстук болтался.

– Почему в раю так больно? – прошептала Мэгги. Больше всего на свете ей хотелось сейчас его обнять, но она не могла пошевелиться.

– Мэгги. Это не рай, крошка. Ну же, Мэгги! Ты должна держаться, должна быть со мной. – Джонни говорил отрывисто, бессвязно, не сводя с Мэгги глаз. Он не знал, дотянет ли она до больницы. Нужно остановить кровь. Кожа у нее была бледная, совсем белая, тело словно лишилось костей. Пожалуй, это чудо, что она вообще в сознании. «Бель-Эр», фырча мотором, ждал, готовый доставить Мэгги, куда Джонни будет угодно, вот только времени у них больше не было.

Он не знал, получится ли у него. Но прежде он уже это делал. Он сдвинул Мэгги так, чтобы она лежала на спине, а сам опустился рядом с ней на колени, с трудом уместившись в пространстве между передним сиденьем и приборной доской, и прижал обе ладони к ране у нее на плече, вспоминая чувство, с которым собирал всю энергию, отчего все его тело словно наполнялось горячим, ослепительно-белым светом. Теперь он совершенно ясно все это помнил. Последние пятьдесят три года, каждый миг этих лет, раз и навсегда впечатались в его память, подобно тюремной татуировке.

Он ехал в багажнике битком набитого пикапа, со всех сторон окруженный инструментами и оборудованием. Он знал, что зря оставил Мэгги одну, и чем дальше уезжал от нее, тем сильнее становилось сокрушительное чувство неправильности происходящего. Они почти добрались до дома его сестры, когда что-то вдруг дернуло его, выдрало из физического окружения, словно его привязали к якорю и бросили в бесплотное море. И воспоминания о том, что он пережил, просочились в его память, словно вездесущая морская вода.

Он вдруг остро ощутил все, что с ним было. Вспомнил одиночество, томившее его на протяжении последних пятидесяти трех лет. Вспомнил отчаяние, тревогу, что снедала его день за днем… а еще вспомнил надежду. За годы в чистилище он не постарел, зато вырос и изменился. Он открыл в самом себе силу, внутренний дар. Обрел стойкость, терпение, научился четко мыслить. Он все это вспомнил. А еще вспомнил свою любовь к Мэгги.