Выше Эвереста

Пху Дорджи нашел баллон с небольшим запасом кислорода. Это было кстати, так как у меня кислород был на исходе. Днем мы много потрудились, и я шел все медленнее и дышал тяжело. Сменил баллон. Ветер крепчал, но вскоре завыл и стал неистовствовать. Около «Острия бритвы» у меня снова кончился кислород. Дыхание стало судорожным. Снег залепил очки, ноги не слушались.

Если я делал шаг, то мне казалось, что пробежал километр. Спускались мы крайне медленно, тяжело, ловя ртом воздух. Над гребнем неистовствовал ветер. Руки и ноги у меня онемели. Это было страшно, а временами просто ужасно. Я задыхался и думал, что вот-вот у меня лопнут легкие. Я переполз через «Острие бритвы» под ударами ураганного ветра. Иногда ничком валился на снег.

Пху Дорджи страдал не меньше и ничем не мог мне помочь. Наконец мы заметили палатки последнего лагеря — они находились всего в тридцати метрах от нас. Мы попытались привлечь внимание Боги.

— Боги, кислород! Боги, кислород! — кричали мы.

Он не услышал, так как уже шел к нижним лагерям. Шатаясь и спотыкаясь, Пху Дорджи и я спускались по склону, а Рават поддерживал нас. После каждого шага приходилось отдыхать. Пху Дорджи пошел впереди. Наконец мы добрались до последнего лагеря. Никогда не забуду, как товарищи помогали мне в те критические минуты. Поддержка и дружеская помощи необходимы в горах. Никогда не забудешь человека, с которым шел в одной связке.

В половине четвертого мы прибыли в последний лагерь. Боги оставил два баллона с кислородом возле палатки. Конечно, он совершил бескорыстный поступок — пожертвовал частью необходимого ему самому кислорода ради нас. Рават помог открыть баллоны а Пху Дорджи и я пытались восстановить силы, подавая кислород по четыре литра в минуту. Пху Дорджи подогрел фруктовый сок, и, подкрепившись, мы почувствовали себя лучше.

Стояла плохая погода, а кислорода оставалось мало, поэтому мы решили не задерживаться здесь и перейти на Южное седло. В последнем лагере полагалось оставить полный комплект припасов, что мы и сделали. Продуктов хватило бы четырем альпинистам дня на три. Кроме того, там были еще спальные мешки и надувные матрацы.

Примерно часов в пять мы были готовы начать путь по главному восточному гребню, но в это время я снова услышал свистящий звук в регуляторе моего кислородного баллона — вытекал газ. Решили спускаться быстрым темпом, чтобы я мог обойтись оставшимся и баллоне запасом кислорода. Однако минут через пятнадцать баллон опустел, и его пришлось выбросить. Теперь — хотя склон был пологий — я двигался очень медленно и думал, что никогда не доберусь до ледяного плато. Близился закат. Издали мы видели плато, на которое падали рассеянные лучи заходящего солнца, окрашивавшие в розовый цвет сверкавшие льдины и снежные кристаллы.

Пожалуй, за все время путешествия я не чувствовал себя таким измученным, как в тот момент. Силы покинули меня. Я пытался шагать, но ноги не слушались, Пху Дорджи и Рават поддерживали меня под руки и тоже теряли силы. Наконец мы упали и не могли подняться. Ветер усилился. Темнело. Решили вырубить во льду яму и провести здесь ночь. От ураганного ветра ноги и руки онемели. Не хватало кислорода. Все попытки встать на ноги не увенчались успехом. Рават командовал:

— Раз, два, три, встать!

Ему казалось, что он кричит, а мы его не слышали. Я не мог даже взглянуть на часы. Очевидно, было около половины седьмого. В тот день мы шли без отдыха часов двенадцать-тринадцать, не считая полчаса, проведенные на вершине, где нам удалось выпить горячего кофе и немного фруктового сока. Воды у нас не было. Теперь кончился и кислород. Мы не знали, что делать. Я сел и начал вырубать лед. Наносил удары, но они оставляли на льду лишь царапины. Близилась катастрофа.

В тот момент мы увидели приближавшегося к нам с факелом в руках шерпа Пема Сундера. Нема сразу же напоил нас горячим фруктовым соком. Мы с трудом поднялись и двинулись к лагерю на Южном седле. В половине восьмого добрались до Южного седла, но ни у кого не хватило сил, чтобы связаться по рации с базовым лагерем и передать сигнал победы. Пема Сундер подогрел сок, который мы выпили с наслаждением.

В 8 часов мы устроились на ночлег в уютной палатке, хотя отсутствие кислорода ощущалось болезненно.

У меня начались галлюцинации. Мне чудилось, что Ринат хочет закрыть вход в палатку, чтобы я задохнулся (Рават, естественно, в это время спал и даже не шевелился.) В гневе я распахнул полы палатки и хотел сорвать ее. Затем я выбрался наружу и стал собирать брошенные кислородные баллоны. Меня не интересовало, пустые они или в них осталось хоть немного кислорода. Как маньяк, я собирал их, складывал в кучу, и затем сел на постели в позе Будды. Когда утром Пема Сундер принес кружку горячего чаю, я сидел бледный и обессиленный. Он с удивлением уставился на груду баллонов у входа в палатку. Позднее Рават рассказывал, что я грубил ему — обвинял в том, что он якобы спрятал фонарик, который я держал в руках, когда отвинчивал регуляторы кислородных баллонов.