Выше головы! (CИ)

— Я понимаю, как это трудно, — сказал я (признавая, какой он важный специалист — майор-инспектор Отдела Безопасности уполномоченный представитель Совета Независимых Станций Хаким Хёугэн!) — Но уверен, ты поможешь мне найти…

— Разве я сказал, что «трудно»? — он приподнял бровь. — «Невозможно»! Потому что… ну, какой у тебя может быть мотив? По ошибке или небрежности — нельзя, потому что это и есть «нарушение должностных обязанностей». Для личной выгоды — не годится, не твой профиль абсолютно. Ты же не собираешься ничего для себя украсть?

— Что — украсть? — спросил я, сощурившись.

— Что-нибудь. Что тебе нравится. Какую-нибудь вещь. Бывает же, что тебе нравится чужая собственность?

— Ну, да… И что из этого, что нравится? Надо красть, что ли? У другого человека? Почему нельзя купить то же самое?

— Вот-вот, я же говорю, что не твой профиль… Ещё есть превышение общественных полномочий по личным мотивам. Но для этого нужно быть на выборной должности. Остаётся преступление на почве страсти.

Я отрицательно покачал головой, и он кивнул соглашаясь.

— Да, это не выход. Без насилия тут не обойтись, а ты это у нас не очень-то любишь… Значит, подделка информации. Придётся постараться, чтобы всё организовать, но отношение к таким преступникам без лишней жалости. И на ссылку можно легко заработать!

Стоило мне обрадоваться, как он продолжил:

— Но без мотива это не имеет смысла. Для себя же ты не будешь стараться? У тебя там нечего подделывать, да и незачем! Особенно после ньюсов камрада Прайса… Если выберешь этот вариант, сначала найди того, кому это нужно.

— Что значит «нужно»? — нахмурился я. — Для чего?

— Ну, как камраду Зив, — объяснил инспектор. — Она ведь погорела на том, что остались записи о её прошлых делишках. А представь, что ты стёр эти записи или замаскировал допуском! И нашли бы это уже после того, как камрад Нортонсона был осуждён! — Хёугэн мечтательно прикрыл глаза. — За такое тебя бы точно выслали! А личным мотивом стали бы отношения первой степени. Вот это, я понимаю, дело! Красиво и логично. И никто бы не пострадал, — он перевёл на меня холодный оценивающий взгляд и уточнил:

— Физически не пострадал. Это же главный критерий?

Последнее интервью — 2

— Давай поговорим об Отделе Безопасности. Ты явно был к нему близок, и не только по работе. Что именно тебя привлекало в людях оттуда? Ты был дружен с ними — Нортонсон, Хёугэн, Гольц. Особенно с Нортонсоном и Хёугэном. После такого странно было странно ожидать от тебя… Ну, того, что ты совершил!

Трудный, неприятный и ожидаемый вопрос. И ответить следовало так, чтобы всем — тем, кто останется — было легче. По крайней мере, чтобы у них не возникло вопросов ко мне. Я только потому и согласился на это дурацкое интервью, что понимал: вопросов накопится много. Потом. Но потом я ответить точно не смогу! Как Чарли не мог ответить мне, хотя у него наверняка было, что сказать…

— Мне кажется, всё дело в чувстве надёжности. И в безопасности, конечно! Я ведь прибыл на станцию с Нортонсоном, и он с самого начала стоял на моей стороне. Он поддерживал меня, помогал справиться. Последующие дела тоже во многом были связаны с ОБ. И с Генри я часто общался. И с его родственниками тоже. Очень просто с ними было… И хотелось быть рядом подольше. Как будто я пытался «заразиться» этой простотой и надежностью. К сожалению, не получилось.

— Ты говоришь про защиту… Но мы уже выяснили, что никто из тильдийцев не покушался на твою жизнь! Так от чего ты искал защиты? Или от кого?

Я вспомнил Дозорных в тот день, когда они подловили меня в коридоре. И Ханну Зотову с её верёвками и узлами… Но сказал то, что надо было сказать:

— Они защищали меня от меня самого. Но не смогли…

— Думаешь, проблема была заложена в тебе изначально?

«Нет», — хотелось мне ответить, — «Изначально я не желал никому зла. Включая себя. Но меня слишком долго использовали. Как будто не представляли, что бывает, если очень долго кого-то ломать…»

— Проблема была в самой идее андроидов А-класса. Рано или поздно случилось бы то, что должна было случиться. Это было предназначено — то, что произошло.

— Не думаю, что дело в этом, — Саласар отрицательно покачал головой — и впервые за всё время нашего знакомства у меня возникло чувство, что я поймал его взгляд. — Это не так!

Я пожал плечами:

— Это твоё мнение. А у меня — моё.

— Уверен, мои зрители тоже не согласны. Несмотря ни на что…

— А я думаю, что твои зрителя будут испытывать облегчение, когда всё закончится.

— Нет. Не будут, — упорствовал журналист. — Им будет тяжело. Им будет трудно. Будет трудно пережить то, что произошло.

Следовало добавить: «И произойдёт».

Самое главное произойдёт очень скоро. Но я смогу увидеть и услышать только первую половину представления.

— Они справятся, — отозвался я и почему-то подумал о Нортонсоне.

«Вот кому будет тяжелее всех! Он наверняка примется винить себя за то, что уехал. А если бы остался, то, конечно же, ничего бы не было… И никто не переубедит его, что не всех можно спасти».

— Жалеешь, о том, что случилось? О том, что ты сделал? Как поступил?