Выше неба

– Отвези этого мальчишку, ладно? – попросила Анна, когда Марвин собрался выйти из гостиной и проверить, где Флинн. – В смысле, отвези его домой и заплати. Вот. – Она протянула ему кошелек. – И не мог бы ты выключить эту музыку?

Марвин озадаченно посмотрел на нее, словно Анна говорила на незнакомом языке:

– Что происходит?

– Грета рожает.

– Уже? – спросил он. – Я думал; она всего лишь на пятом месяце.

Анна кивнула. Она набрала номер отделения «скорой помощи» больницы «Брайгхем и Вуменс». Лишь после того, как она соврала и представилась ближайшей родственницей, оператор ответил, что Грета находится в их больнице.

– Вы не могли бы соединить меня с ее отделением? Анна протянула Марвину ключи от машины и указала на мальчика.

– Сделаю. С Гретой все в порядке? – спросил Марвин.

Анна покачала головой и направилась в комнату Флинн. Кровать была пуста и аккуратно заправлена. Флинн спала в костюме доброй феи или ангела – судя по крылышкам, это был костюм ангела – на диванчике около окна. Она зажгла рождественские свечи, а на чемоданчик, где хранила свою одежду, поставила ясли, которые принадлежали еще маме Хью. Где внучка нашла все эти старые вещи? Анна не припоминала, что перевозила с собой какие-то праздничные украшения, когда купила этот дом.

Наконец Грета ответила.

– Это я, – начала тихонько Анна. Она пошла обратно в коридор, прикрыв дверь комнаты Флинн.

– У меня был ребенок, – проскулила Грета. – Маленькая девочка, она была такой крошечной. Врачи не смогли спасти ее. Они говорят, что девочка умерла.

– Ой, Грета! – воскликнула Анна. – А Майк с тобой?

– Нет. Я не могу найти его. Никто не может его найти. Он не отвечает по мобильному.

– Я попытаюсь ему дозвониться. – Анна села на пол, облокотившись спиной на дверь комнаты Флинн.

Грета плакала:

– Она была такая красивая. Маленькая, но красивая. Неужели они никогда не ошибаются?

– Что ты имеешь в виду, дорогая?

– Я имею в виду, может быть, есть способ вернуть ее к жизни? Ты же слышала все эти истории о том, как дети были под водой полчаса, а потом с ними все было в порядке. Дети более жизнеспособны, чем взрослые. Я назвала ее Стелла. Она маленькая яркая звездочка.

Голос Греты звучал, будто ее накачали лекарствами.

– Я уверена, что врачи сделали все, что могли, – сказала Анна. – Может быть, тебе поможет, если ты подержишь ее. Они дали тебе подержать ее?

– Я сейчас держу ее, отогреваю. Прошло еще не так много времени, она еще может проснуться.

– В твоей палате есть медсестра?

– Боже, они не оставляют меня одну, хотят, чтобы я отдала ее им. Но она моя.

– Как ты думаешь, я могу поговорить с кем-нибудь из врачей в твоей палате? – спросила Анна.

Грета начала рыдать:

– Нет! Ты такая же, как они. Я думала, ты моя подруга. Я знаю, что они делают с детьми. Они собираются разрезать ее и ставить над ней эксперименты. Она становится теплее. Почему никто не может немного подождать?

Анна подождала, пока Грета перестанет плакать, и спокойно сказала:

– Как только Марвин вернется с машиной, я приеду к тебе.

– Нет. Не надо. Я хочу побыть одна.

– Позволь помочь тебе, – попросила Анна. – Позволь мне быть с тобой.

– Ты не можешь мне помочь. Тебе этого не понять.

– Но я тоже мать.

– Ты мать, которая никогда не хотела ребенка. А мне нужен мой ребенок. Живая или мертвая, но она моя дочь. – Грета повесила трубку.

Анна глубоко вздохнула. Скорее бы закончился этот день. Она позвонила на домашний телефон Греты и оставила на автоответчике сообщение для Майка. Ублюдок. Грете было бы без него лучше.

Она тихонько вернулась в комнату Флинн. Девочка даже не пошевелилась. Анна села и смотрела, как она спит, как мягкий свет от рождественских свечей падает на ее милое личико. Флинн была очаровательным ребенком. Она была похожа на ангела Боттичелли, вся в темных кудряшках, с круглым личиком, ямочками на щеках и аккуратными губами. Такие губки были только у Поппи. Может, это рецессивные гены. То в одном, то в другом Анна улавливала нечто, пришедшее от семьи ее отца, – и это «нечто» концентрировалось в конце концов в выражении лица Флинн. Открытая энергия во взгляде и полуулыбка на плотно сжатых губах пришли, как казалось Анне, от прадедушки, польского портного, от которого не сохранилось ничего, кроме размытой фотографии. Однажды Анна перебрала вещи, которые хранились в старых коробках, смахнула пыль с семейных реликвий и рассказала Флинн о ее корнях, евреях ашкенази, которые жили в Восточной Европе. Хотя что она об этом знала? Ее отец, принявший буддизм, как-то ответил на юношеский вопрос Анны: «Мы из ашкенази, племени раввинов и схоластов. Сефардские евреи торгуют коврами и считаются большими задаваками. Это все что я знаю, и все что нужно знать тебе».

Может быть, она запишет Флинн в синагогу на занятия ивритом. Милая, обреченная девочка, подумала Анна, а потом встревожилась от того, что слово «обреченная» прозвучало внутри нее.