Выше Радуги

И чудо не медлит. Оно бурлит в псевдогицатлинском кувшине, который, как живой, вздрагивает в чутких и ждущих руках Алика. Острым камнем он сбивает сургучную пробку и зачарованно смотрит на сизый дым, вырывающийся из горла, атомным грибом встающий над уроненным на песок кувшином. Дым этот клубится, меняет очертания и цвет, а внутри его возникают некие занятные турбулентности, которые постепенно приобретают строгие формы весьма пожилого гражданина в грязном тюрбане, в розовых – тоже грязных – шароварах, в короткой, похожей на джинсовую, жилеточке на голом теле и в золотых шлёпанцах без задников – явно из магазина «Армения» с улицы Горького.

Словом, всё, как положено в классике, – без навеянных современностью отклонений.

Гражданин некоторое время легкомысленно качается в воздухе над кувшином, машет руками, разгоняя дым, потом вдруг тяжело плюхается на землю, задрав ноги в шлёпанцах. Остолбеневший Алик всё же отмечает машинально, что пятки гражданина – под стать тюрбану с шароварами: да-алеко не первой свежести. Но – вежливый отрок! – он ждёт, пока гражданин отлежится на песке, сядет, скрестив по-турецки ноги, огладит длинную седую бороду, откашляется.

Тогда Алик без долгих вступлений спрашивает:

– Джинн?

– Так точно! – по-солдатски гаркает гражданин, на поверку оказавшийся джинном из многотомных сказок «Тысячи и одной ночи».

А могло быть иначе, как вы думаете?..

– Меня зовут Алик Радуга, – вежливо кланяется Алик, переступая на песке босыми ногами. Ноги мокрые, и песок кучками налип на них. – Извините меня за мой вид, но я, право, не ждал встречи…

– И зря, – лениво говорит джинн. – Мог бы и предусмотреть, ничего в том трудного нет.

Говорит он на хорошем русском языке, и это не должно вызывать удивления, во-первых, потому, что дело происходит во сне, а во-вторых, потому, что джинну безразлично, на каком наречии вести товарный диалог с благодетелем-освободителем.

– А вас как зовут? – спрашивает Алик, втайне и нелепо надеясь, что джинн назовёт с детства знакомое имя – Хоттабыч.

Не тут-то было.

– Зови меня дядя Ибрагим, – ответствует джинн, и Алик понимает, что напоролся на вполне оригинального, неизвестного мировой литературе джинна. И то правда: Хоттабыч – всего лишь один из многочисленного племени, исстари рассеянного по свету в кувшинах, бутылках, банках, графинах и прочих тюремных ёмкостях, и он уже давно обжился на грешной земле, поступил на службу, выработал себе пенсион и теперь нянчит внуков небезызвестного Вольки ибн Алёши.

Дядя Ибрагим – из того же племени, ясное дело.

– И давно вы в кувшине, дядя Ибрагим? – интересуется Алик, лихорадочно прикидывая: как мог кувшин попасть в Москву-реку? В самом деле: швырнули его в воду, вероятно, где-то в Аравии, либо в Красное море, либо чуть подале, в Чёрное. Или в Индийский океан. Или, на худой конец, в полноводную реку Нил, которая вынесла его в Средиземное море. А Москва-река берёт своё начало из среднерусских безымянных речушек, а те – из топей да болот… Впрочем, стоит предположить, что сосуды с джиннами по приказу великого и могучего Иблиса (или кого там ещё?) специально рассеивали по миру, чтобы впоследствии каждая страна имела хотя бы по нескольку экземпляров.

– Давно, отрок, – хлюпая простуженным носом, говорит джинн, сморкается в два пальца, вытирая их о шаровары. Алик внутренне передёрнулся, но виду не подал. – Так давно, что сам толком не помню. Ты сделал доброе дело, отыскав меня в этой аллахом проклятой речке. Полагается приз – по твоему выбору. Подумай как следует и сообщи. За мной не заржавеет. А я пока покочумаю чуток. – Тут он сворачивается калачиком на песке, сдвигает тюрбан на ухо и начинает храпеть.

Лексикон его мало чем отличается от того, каким щеголяют юные короли дворов. И Алику не чужд был такой лексикон, слыхивал он подобные выражения неоднократно, посему перевода ему не потребовалось. Раз джинн сказал: «не заржавеет», значит, выполнит он любое желание – как и положено джиннам! – не обманет, отвесит сполна.

«Что бы пожелать?» – думает Алик, хотя думать-то незачем – всё давно продумано, и сон этот творился как раз ради соответствующего желания, и джинн для того из кувшина вылупился – вполне доступный джинн, без всякой аравийско-сказочной терминологии, незнакомой, впрочем, Алику, так как сказок «Тысячи и одной ночи» он ещё всерьёз не читал. А исподтишка, втайне от родителей – так терминологию не запомнишь, так только бы сюжет уловить.

«Что бы пожелать?» – для приличия думает Алик, а на самом деле точно формулирует давно созревшее пожелание. И как только сформулировал, без застенчивости растолкал спящего джинна.

– Я готов!

– А? Чего? – спросонья не понимает джинн, протирает глаза, вертит головой. – Ну, говори-говори.

– Я хочу уметь прыгать в высоту как минимум по первому разряду, – сказал и замер от собственной наглости. Впрочем, добавляет для ясности: – По первому взрослому.

– Ого! – восклицает джинн. – Ну и аппетит… – садится поудобнее, начинает цену набивать: – Трудное дело. Не знаю, справлюсь ли: стар стал, растерял умение.