Выше жизни

Дом Борлюта становился все более и более мрачным. Непонятное состояние нервов Барбары ухудшалось. Ее раздражительность теперь проявлялась часто и продолжительно. Всегда из-за пустяков, хозяйственных дрязг, разбитого предмета, противоречия, малейшего недоразумения она выходила из себя, впадала в неожиданный гнев, напоминавший порывы ветра, который оставляет после себя только мертвые листья. Но к тому же отныне кризис становился чем-то постоянным, изменив свою форму, переходил в прострацию, мрачные мысли, печальное лицо, по которому текли слезы, как дождь на могиле… Жорис, смягчаясь, хотя все еще огорченный, с израненным сердцем, пробовал тогда утешать нежными словами, точно бальзамом дружбы и примирения. Он отваживался прикоснуться рукою к ее руке, прижимался к лицу! Барбара резко отталкивала его; ее ротик, казавшийся фермуаром, вдруг открывался для произнесения бешеных слов, точно падение булыжников. Жорис более не знал, что ему делать, что отвечать, как прекращать эти сцены, из которых он выходил с чрезмерно утомленной душой. Сколько бы он ни хотел избегнуть их, они происходили сами собой. Можно было бы подумать, что Барбара имела свои периоды дурного настроения, свое равноденствие, правильно повторявшееся. Напрасно он намечал заранее план молчания и медленных уступок. Каждый раз он от этого не менее чувствовал себя опечаленным, неспособным разобраться в этом непонятном состоянии нервов.

Прежде он приписывал это дурному характеру, вспыльчивой и прихотливой натуре. Теперь он не мог воздержаться от предположения, что было что-то бессознательное в припадках Барбары. Он говорил себе: «Очевидно, это — очень больная женщина…»

И он думал о странных нервных болезнях, угнетавших во все времена человечество, о внутренней связи нервов, действующих на волю и душу. Этот бич стал еще тяжелее в этом столетии, из-за упадка расы и усилившейся наследственности. Что касается Барбары, то он вспомнил, что ему рассказывали о преждевременной смерти ее матери, тоже жертвы таинственной болезни.

— Все равно, — говорил Борлют, — больна ли она, или просто злая женщина, я от этого страдаю не менее! Я страдаю также по причине моего сомнения. Где начинается болезнь п где злой характер? Где кончается сознание или бессознательность? Если злость проявляется сама собой, человек все же выбирает свои слова. Таким образом, ненависть колеблется, чередуясь с милосердием. «Что бы там ни было, — говорил Борлют, — она заглушила мою жизнь».

Он грустил тогда о самом себе, оплакивал свою безвыходную судьбу, в которой не было даже прелести печали.

Иные семьи опечалены болезнью; но есть такие больные, которых любят сильнее, потому что они внушают жалость. Женщина хорошеет от бледности, делается похожей на ангела. Это хорошо н печально, как канун разлуки. Занавески на постели дрожат, как паруса…

Болезненные состояния, как у Барбары, предполагая, что она не была просто дурной женщиной, — выводят из терпения, создают вражду, отталкивают нежные заботы. отвергают всякий успокоительный напиток, уничтожают цветы, приносимые в виде утешения. Эти болезни вызывают вскоре охлаждение…

Жорис чувствовал, что его любовь кончается после стольких колебаний, мучительных перемен настроения, среди бешеных вспышек и возврата нежности. В его радости был свой прилив и отлив. Наконец, он освободил свое сердце от этих игр морского прилива. Теперь он считал себя успокоенным, возвратившимся в самому себе, равнодушным к ежедневным неприятностям, — уединившись в той последней комнате своей души, где каждый человек может, в конце концов, познать самого себя и принадлежать самому себе. Одно огорчало его: то, что у него не было детей и в его жилище оыло так же тихо, как и в его душе. Это происходило также от состояния здоровья Бароары. Между тем, прежде он мечтал, что будет иметь когда-нибудь многочисленную семью. Он вспоминал, что, когда они были обручены, он водил Барбару в Музей смотреть большой триптих Мемлинга, где представлена св. Барбара, ее покровительница, и он был растроган при виде изображенных на картине жертвователей, с их одиннадцатью детьми, с патриархальными, близко нарисованными одно от другого и похожими лицами. Он сам воображал себе такую семью, как у Гильома Мореля, бургомистра Брюгге, изображенного Мемлингом…

Теперь взамен чудной мечты была женщина, которую он не любил, и дом без детей.

Борлют, к тому же, не виделся ни с кем, мало с кем сходился, скучая от банальных разговоров и неинтересных посещений. Его старый дом на берегу Дойвера, с его почерневшим фасадом, высокими окнами с маленькими четырехугольными стеклами в деревянных рамах, зеленоватого цвета, оттенка канала, который был напротив, оставался сонным и запертым, с опущенными шторами, как дом отсутствующего. Звонили редко; это были или поставщики, пли клиенты. У Барбары не было подруг. Звонок производил быстрый звук, точно для того, чтобы сделать еще более чувствительною и обширною неизменную тишину. Затем коридор сейчас же превращался в дорогу безмолвия.