Высматриватель

Такой у него был план, и то ли в мыслях, то ли ногами он шёл на какую-то конференцию, выступление. На стульях сидели люди, вонзённые в плоскость, и сами казались плоскими, а перед ними стоял человек и говорил с такой силой, как будто хотел выдавить себя. И можно было сразу рассмотреть: он стоял там, около буквенной трубы, маленькие ладошки перелистывали дерево, которое росло прямо из потолка, здоровенное дышло шмыгало на его лице, как инородное, волосы были нарисованы синим – татуировка волос, и где-то с середины лба начинались залысины, шли по всему лицу, замедляясь в районе бровей, и маленькие глазки, как боевое оружие. «И этими тютельками он высматривал такое огромное количество людей!» – подумал Гюн, но вслух ничего не сказал и только продолжал смотреть, предчувствуя какое-то превосходство, надвигавшееся спереди.

Он видел, что маук никогда не оставлял его, был в каждом углу этого путешествия, точками предложений, недомыслием, ходил с высматривателем повсюду, как темечко, – частью его головы, ходил с ним эмоциями, страхом, сенсацией, ходил с ним по пятам, пятал, а потом убегал прочь – мыслями, вытаращивался неведомо откуда, и шум как ощущение. Когда оно появлялось – это маук. И Гюн стоял перед ним, и руки падали из его плеч, ноги ломались в коленях, голова горела – так он выбирал всю свою жизненность – из прошлого и из будущего, все свои силы выбирал, чтобы направить их туда, где маук ползал по своему сну, которым он заразил всех людей, золотые стремления, предметные цели. Он распарывал память, выдавливая внутреннее электричество; как шаровая молния копилась в голове его человеческая история, и он стоял – чистый, совершенно готовый…

Гюн подождал, пока люди разойдутся, и потом поймал маука взглядом, поймал и держал, пока тот не повернулся вокруг своей оси, и сразу же началось противодействие стихий, какой-то кабинет, говорить наедине лучше, идите за мной, как событие медленно двигалось к настоящему времени, и вскоре они сидели в резиновой комнате среди рассыпанных ламп, какие-то нетронутые напитки стояли на столе, летал страх, одетый в стиле сюрприза, какая-то драматическая ткань. Маук был обозначен как истинный человек: никак не скажешь, что обыкновенное вместилище.

– Я ждал тебя, – произнёс он и сморщился, как будто зубы сводило от ветра, на который он выбрасывал слова. Сидящий в глубоком земном кресле, он готов был поджечь собственную душу, только чтобы высушить и скормить этот мох, который лежал между его словами. Высматриватель внимательно наблюдал за констатацией лица, скрытого под лаково натянутой кожей. – Сила не смогла тебя деформировать, она не выдрала все твои волосы и не выела главных воспоминаний из твоей головы, она не лишила тебя желаний, ты хорошо угадал. А я… Ты видишь. Я не жалуюсь, пойми, я говорю: хочешь мою историю?

Гюн кивнул. Полное напряжение ума. Он помнил, что маук не нападает открыто, но долго накручивает мысли, ломает им шеи, пока не начнут умирать, и вскоре выделяется мыслительный яд.

Маук выплюнул памятник изо рта и начал свой рассказ.

– С самого детства я не любил людей: я не мог им позволить думать меня и смотреть мной… Для этого нужны были ресурсы, и я начал искать месторождение – как и ты. Я ездил по различным местам, наталкиваясь на световые источники, надеясь увидеть ответ, который горел бы сильнее всех других, и когда я увидел его, когда я увидел этот ответ, то чуть было не ослеп, но не смог остановить этого проникновения – он явился в меня, и я корчился, выдавливая его изнутри, но он глубоко вошёл, и с этих пор я должен был следовать ему – этому ответу, который я тогда получил.

Я начал заходить в семьи и воровать объятия, светом выхватывал статуи из людей, собирал в подворотнях хоры, которые возникали из-за угла и могли неожиданно отпеть, пристальный взгляд начал выдавать маука, и тогда я использовал слизь как форму взаимодействия между людьми, я начал копиться в их головах, заволакивал сознания, разводил себя их слезами и пил себя; я маневрировал как злоумышленник, но всё, чего я хотел, имело определённую суть, у меня была идея, и я был защищён этим ориентиром, я был изолирован от собственного животного, я жил в этой оболочке из идеи, которую нельзя было выразить простыми словами, но можно было внятно осуществить, и для этого требовался свет, много света… и много людей. Я брал из них, но никто не воспротивился, никто не сказал: я буду жить, как решил, все они отдавали без боя.