Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни

1.2. Беглый взгляд на святоотеческие тексты первых веков показывает, что в синтагмах regula fidei и regula veritatis речь идет именно о субъективном родительном этого типа. Тертуллиан, одним из первых ставший пользоваться ими в техническом смысле, в De virginibus velandis118 при помощи юридической метафоры утверждает первенство истины – которое не может быть оспорено никаким юридическим предписанием (cui nemo praescribere potest) – над обычаем. Если истина не может, как это случается с законом, быть предписанной или измененной обычаем, то это потому, что в случае веры истина – это сам Христос (Christus veritatem se, non consuetudinem, cognominavit119 – Tertullian I, p. 127). Только после этого он может изложить regula fidei, sola immobilis et irreformabilis, credenda scilicet in unicum deum onnipotentem, mundi creatorem, et Filium eius, natum ex virgine Maria, crucifixum sub Pontio Pilato, tertia die resuscitatum a mortius, receptum in caelis, venturum iudicare vivos et mortuos per carnis etiam resurrectionis120 (ibid., p. 130). Символ веры – или, точнее, regula fidei, – который мы здесь видим в процессе его постепенной разработки, еще не принял ту догматическую форму, какую он получит на вселенских соборах. Как проницательно заметил Августин, комментируя павловскую и евангельскую формулу credere in Christum121, она еще не является – в отличие от того, чем станет в догмате, – внешней нормой, дающей вере и истине их содержание; скорее наоборот, именно вера в Христа наделяет regula ее единственной истиной, сущностно относящейся к порядку прагматики и имплицирующей непосредственное и тотальное примыкание к присутствию и действию Христа (ut credatis in eum, non ut credetis ei… quid est ergo credere in eum? Credendo amare, credendo diligere, credendo in eum ire, et eius membris incorporari122 – In Johannis Evang. 29:6; hoc est credere in Deum, quod utique plus est quam Deo… credendo adhaerere ad bene cooperandum bona operanti Deo123 – En. in Psalm., 87, 8).

Это хорошо видно в Expositio symboli Руфина: то, что Отцы формулируют (componunt, составляют) как regula, исходит из опыта веры и истины каждого из них (conferendo in unum quod sentiebat unusquisque124), и поэтому возникающий в результате symbolon является ничем иным, как indicium, знаком и общим свидетельством их веры (symbolon enim Graece et indicium dici potest et conlatio, hoc est quod plures in unum conferunt125). Перифразируя определение из Дигест, можно также сказать, что non ex regula fides sumatur, sed ex fide quae est regula fiat126.

В De doctrina christiana Августина синтагмы regula fidei и regula veritatis часто относятся к интерпретации Писания и служат для того, чтобы ориентироваться в его чтении. Но также и здесь правило, применяемое для того, чтобы прояснить темные места Писания, выводится в первую очередь из самого Писания (consulat regulam fidei, quam de scripturarum planioribus locis… percepit127) (Agostino, p. 172; ср. Августин, с. 163). Образцом для Августина здесь служит Тихоний, чьей Liber regularum128 (которую можно считать чем-то вроде архетипа для трактатов по текстуальной герменевтике) он посвящает значительную часть книги III своего произведения. В начале своего трактата Тихоний уточняет, что «ключи и светильники» для Священного Писания находятся в самóм тексте, занимая в нем самую глубокую и потайную часть (quae universae legis recessus obtinent129), и только после того, как будет раскрыта их ratio, «то, что было заперто, распахнется, а то, что было темным, осветится» (Tyconius, p. 2). Также и здесь критерии интерпретации текста (regulae scripturarum) не являются внешними ему, но выводятся из него: не объективный, но субъективный родительный.