Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни

Что касается понимания этих аргументов и без предубеждения, что мы имеем лучшее мнение, представляется, что, по всей вероятности, вышеназванные отношения (собственность, королевская юрисдикция и т. д. – Дж. А.) действительно устанавливают что-то реальное, не добавляя, однако, какой-либо отличной сущности, что реально формировала бы субъекты, о которых и в которых они высказываются (vere ponunt aliquid reale, non tamen addunt aliquam diversam essentiam realiter informantem illa subiecta, quorum et in quibus dicuntur – Olivi 2, p. 323).

В терминах средневековой философии это означает, что реальности, о которых идет речь, не располагаются на уровне сущности и quid est, но только на уровне существования и quod est; то есть они являются, как напишет Хайдеггер много веков спустя, чистыми экзистенциалами, а не эссенциалами.

В таком случае, важность этой quaestio, с точки зрения истории философии, заключается в том, что в ней мы можем видеть, как, следуя интенции, несомненно характерной для францисканской мысли, артикулируется, так сказать, экзистенциалистская, а не эссенциалистская онтология. Это значит, что в тот самый момент, когда у права и знаков признается реальная действенность (ponunt aliquid reale), они изымаются из уровня сущностей и приравниваются к чистым действенностям, зависящим исключительно от приказа человеческой или божественной воли.

Это особенно хорошо видно в случае знаков:

Если ты рассмотришь их со всем тщанием и проницательностью, – пишет Оливи – то найдешь, что само значение не прибавляет к реальной сущности вещи, которая используется в качестве знака, ничего, кроме умственной интенции тех, кто ее установил и ее принимает, и того, кто на деле полагает ее значащей, и того, кто ее слышит или получает в качестве такого значения или знака. Но в голосе и в жесте, какие производятся повелением такой интенции (ab imperio talis intentionis), это значение добавляет к интенции означающего и сущности вещи, служащей знаком, отношение264 повеленного эффекта (habitudinem effectus imperati) и повеление, произведенное интенцией того, кто означает (Ibid., p. 324).

То, что в случае тех особых знаков, какими являются таинства, – как и в случае королевского авторитета – основание их действенности в конечном счете следует искать в божественной воле, ничего не меняет для того факта, что также и здесь мы имеем дело с чистым, абсолютно бессущностным приказом. Сфера человеческой практики с ее правами и знаками является реальной и действенной, но она не производит ничего сущностного и не порождает никакой новой сущности за пределами своих собственных эффектов. Иными словами, онтология, о которой идет речь, является чисто оперативной и эффектной. Конфликт с правом – или, скорее, попытка его дезактивировать и обездействовать посредством пользования – разворачивается на том же чисто экзистенциальном уровне, на котором осуществляются операции права и литургии. Форма жизни – это чистый экзистенциал, который должен быть освобожден от сигнатур265 права и службы.