«А ведь и вправду я предубежден против него, — раздумывал Сергей, пробираясь меж спящих. — Заведомо настроен: Леденев — скрытный враг, пока что сам себя не понимающий… Да если б меня в Москве не настроили, давно б уже собачьими глазами на него смотрел, как Мишка Жегаленок. Разве мог бы судить беспристрастно? Ну а что же я вижу? В сутки город забрал. Сто орудий, шесть танков. Кто еще бы мог так? Да, он любит власть, да и не любит, нет, а состоит из власти. Да, своеволен, дик и не отсек былых своих привязанностей. Но чего еще ждать от вчерашнего царского вахмистра? Свобода и власть в руках столетнего холопа — это штука не из легких. Вот так же и шахтера достань из-под земли — так он и ослепнет от солнца, ощупкой пойдет. Колодки с каторжника сбей — на четвереньках, зверем ползать будет. Когда еще научится ходить по-человечески. И у кого из нашего народа не разбитые ноги. Ведь пороли его — до сей поры спина горит. Унижение-то и загнало его в революцию. Ничем не ограниченная, не взнузданная воля. И надо загнать пар в котел. Забрать стихию в топку, в машину высшей цели, как электричество в стальные провода. Иначе же он сам себя сожжет…»
Сергей насквозь прошел кирпичную казарму и с наслаждением вдохнул сырой и пресный воздух. Ему и самому хотелось в город — увидеть Зою, милосердную сестру, и словно убедиться, что та не приснилась ему, и вправду на него обрушилась, внимая ожиданию одинокой души.
Спали под навесом, в телегах. Поозиравшись, Северин увидел серую фигуру и узнал в ней Монахова: тот двигался меж спящих неестественно беззвучно, не знающим успокоения и устали пришельцем из другого мира, обреченным скитаться в бескрайней степи — меж людей, у которых есть будущее. Вот он склонился над подводой, коснулся чьего-то плеча, и с подводы поднялся высокий, широкоплечий человек в защитном полушубке, нахлобучил папаху и будто под конвоем двинулся к конюшне.
Сергея взяло любопытство: прижимаясь к стене и скрываясь в тени, по краешку он пересек пустынный плац и, как в детских разбойничьих играх, подкрался к пустому станку.
— Слышь, земляк, дуру-то убери, — донесся из станка ленивый, сонный голос, — а то как бы я тебя не стукнул вгорячах.
«Это что у него? Револьвер? — жигануло Сергея. — Вот так сдал все оружие!»
— Ты в белых был? — ответил Монахов вопросом.
— Ну был, — зевнул неведомый Сергею человек. — Ты-то сам кто таков?
— А тот, кто сразу с красными пошел.
— Вона как. Да только Советская власть и нам грехи скощает будто. Не мстит казакам-хлеборобам, каких генералы сманули, — слыхал про такое?
— В Большой Орловке тоже был?
— И там был, — приглох отвечающий голос.
— Землей мужиков наделял, — подсказывающе надавил Монахов.
— Что был, не скрываю, — дрогнул голос в обиде и злобе. — А чтобы казнить… На то ведь охотников кликали.
— А не зятек ли твой Матвей Халзанов, сотник, выкликал?
«Колычев», — догадался Сергей.
— А ты кто таков, чтобы спрашивать?!
— А тот, кого вы там землицей оделяли. Вот зараз явился тебя поспрошать.
— Стреляй. Мертвяки, я слыхал, разговорчивые. Аль думаешь, на мушку взял — так я перед тобой и исповедуюсь? Ошибочка, товарищ. Привычный я к энтому делу, давно уж пужаться устал.
— Ну издыхай тогда без покаяния!..
Сергей уж было крикнул, но монаховский голос толкнул его в грудь:
— Скажешь — нет? Халзанов, он всем заворачивал?
— А ты в глаза его видал?
— Ты видал, коли родственник твой.
— Сотней нашей командовал он, а стояли мы целым полком. А что казаки озверились, так не его вина и не ему было сдержать. Кубыть и вы нас не особо миловали, а? Кто стариков-то наших на распыл водил, кто пленных рубил да казаков, какие об ту пору по домам сидели? Кто красного кочета в курени нам пускал? Ну вот и вышло — кровь за кровь. Заглонулись мы ею, и наши, и ваши. Чего же теперь — так и будем квитаться, пока хучь один шашку сможет держать? Так ить переведем друг друга начисто, гляди, и на семя никого не оставим.
— Я ваших ребятишек не давил и жен не насильничал.
— А я будто да?! — давясь не то слезами, не то смехом, всхлипнул голос.
— И где же он нынче, Халзанов твой?
— А ты поищи среди нас, — заклокотал, затрясся в смехе отвечающий. — Кубыть, и найдешь тута вот, под арбами.
— А ежели без шуток?
— Да какие уж шутки? Вишь, как она, жизня, чудно поворачивается: ишо энтим летом могли с тобой цокнуться, а зараз обои идем за Советскую власть. Гляди, ишо и спину мне прикроешь аль я тебя от смерти отведу.
— Халзанов — где? — повторил Монахов как машина.
— Спроси чего полегче, — ответил голос глухо. — Нет его, зачеркнул сам себя — на такое уж дело пустился. А не веришь — тебе же и хуже. Все одно окромя ничего не скажу.
XII