– Такой курортный городок, знаешь, где совершенно нечего делать. Я сел на автобус до Палермо, потом на поезд до Мессины и там сразу же заснул, да так крепко, что не заметил, как поезд заехал на паром, чтобы пересечь море, – я не знал, как это происходит, вообще не задумывался, как мы будем переправляться, никто мне об этом не рассказывал, а сам я с пяти лет не покидал Сицилию. Когда мы уже были на воде, я вдруг проснулся и в ужасе обнаружил, что за окном волны. Но мы выжили. Это было невероятно. Я сел на поезд из Мессины в Неаполь, потом из Неаполя в Рим, из Рима во Флоренцию и так доехал до Триеста, потрясающего города, о существовании которого я даже не подозревал, – и только после этого покинул пределы Италии. На автобусе я проехал по кольцевому маршруту из Хорватии в Венгрию. Несколько дней собирал виноград в Албании. Пил молоко в Афинах. Ел пирожные в Будапеште. Я видел великолепные места, пробовал чудесные блюда, но при этом голодал. И чувствовал себя очень одиноким. Время шло, а я так и не знал, чем займусь по возвращении. Предстоящая жизнь пугала меня. Когда встретил того человека на вокзале Бухареста и он заговорил со мной, я понял, что искал именно этого – вот она, причина моего большого путешествия, даже если изначально я не знал о ней. Потом я помчался в Рим на всех парах. Сначала я мыл посуду. Работал в бакалейной лавке. Продавал овощи на рынке, разгружал ящики в лютый холод. Я жил в небольшой гостинице, где мне разрешали платить за комнату наличными раз в неделю. Я смутно представлял свое будущее, но в этом тумане у меня был маяк: я хотел, чтобы меня пустили на кухню, дали погреться у огня. Хотел, чтобы меня научили всему, чего я не знал. Так прошло семь месяцев, а потом я услышал о твоем отце. Я знал, что у него нет сыновей. Поэтому пришел к нему и разыграл свой главный козырь.
– Но у него есть две дочери, – сказала я.
– Я знаю. Одна из них сейчас в моей постели.
Я внимательно посмотрела на него. В свои шестнадцать я уже знала, что такое желать кого-то, желать безумно, но никто никогда не интересовал меня – во всяком случае так, как Кассио. Мне просто хотелось быть к нему как можно ближе, я не планировала соблазнять его. И вот теперь я чувствовала его тепло, его запах, а главное, я целый день смотрела, как он создает безупречные блюда, отдавая мне распоряжения. Сейчас я понимаю, что у меня просто не было шансов устоять.
Он придвинулся ко мне так близко, что я почувствовала его дыхание на своей щеке. Я спросила:
– И что ты для нее сделаешь?
– Все, что она захочет.
Когда мама узнала, что я бросила школу, чтобы пойти по стопам отца, она не разговаривала со мной три недели, но на ее лице я замечала скорее страх, чем гнев. Она часами шепталась с моими тетками по телефону. Как-то раз она схватила меня за запястье, зажав между дверями, и прошептала:
– Ты ведь знаешь, что могла бы поехать куда угодно, могла бы заняться чем угодно, ты способна на все.
– Спасибо, может, это и так, но я хочу остаться в Риме и заниматься кулинарией, – высвобождаясь, возразила я.
Она раздраженно пожала плечами:
– Как твой отец.
– Между прочим, я и его дочь тоже, – ответила я сгоряча.
Мне хотелось добавить «И ты меня этого чуть не лишила», но я промолчала. В дальнейшем мне иногда казалось, что она меня недооценивает, а иногда я спрашивала себя: «Что я вообще об этом знаю?» Она была образцовой партизанкой, посредственной революционеркой и никудышной реформисткой, и, кажется, мне так и не удалось донести до нее, что я просто вновь присваивала то, что когда-то у нас забрали.
Так прошло три года. Мама злилась и упрямилась, Матильда росла, отец был на вершине своей карьеры, а мы с Кассио обжигали пальцы на шумной кухне.